— Черт возьми! — воскликнул Понт, уставясь на партнера. — Весь ужас трех лет укладывается на трех квадратных километрах! Неужели мы такие сквалыги, мы — современники двадцатого столетия, охватившие весь земной шар сетью железных дорог и морских путей?

— Знаете, дорогой, — ответил учитель Гройлих, пристально изучая шахматную доску, — я как-то подсчитал для учеников старшего класса ораниенбургской народной школы номер два, что если бы Боденское озеро, то бишь Швабское море, замерзло и превратилось в лед, то на его поверхности можно было бы собрать все человечество. Я кладу по четыре души на квадратный метр, вот и подсчитайте-ка, сколько это выйдет на пятьсот тридцать восемь квадратных километров. И если бы по воле божьей лед не выдержал и человечество пошло ко дну, то Швабское море поднялось бы «на целых» тридцать сантиметров. А сделал я этот подсчет, чтобы излечить моих мальчишек от мании величия, которая немало бед творит в детских душах, и не только в детских.

Лауренц Понт расхохотался.

— Ну и смешные же у вас, педагогов, приемы наглядного обучения, — пробасил он. — Однако вернемся к нашей шахматной партии. Если бы эта гнусная война даже сию минуту кончилась, то и тогда нам осталось бы еще достаточно времени для обдумывания следующего хода.

— Нет надобности откладывать его на столь долгий срок, — отпарировал Гройлих. Пряча лукавую усмешку в глубоких складках худого лица и пропуская дым из своей трубки через светло-русые усы, он пошел маленькой красной пешкой — одной из тех фигурок, которые находились еще в исходном положении и ждали, когда о них вспомнят.

— Жаждете, я вижу, компенсации за потерянную туру, милейший? — сказал Понт. — Но от нас это не укроется. Канцелярия вообще все видит и все знает… — И он, сделав контрход, спокойно провозгласил: — Гардэ!

Гройлих, оказавшийся в опасности, прикинулся потрясенным и двинул стоящую в углу фигурку в расколотой епископской шапочке, именуемую слоном, на защиту своей королевы, которая, несомненно, в первобытную эру шахматной игры изображала особу визиря.

— Шах! — сказался.

— Ах ты боже мой! — пробормотал себе под нос Понт. — Да, видно, господин фельдфебель кое-что проглядел. Так всегда бывает, когда устремляешь все внимание на маленькую пешку и следишь, чтобы она не превратилась неожиданно в офицера, не попала вдруг из грязи да в князи.

— Как вы думаете, кто из наших солдат мог бы после войны превратиться из подобной пешки снова в персону? — не без задней мысли спросил Гройлих.

— Гм, — хмыкнул Понт. — Поразмыслим. — И он передвинул своего короля подальше от линии огня. — Раз вы сказали «снова», то такое превращение можно скорее всего предсказать, пожалуй, ополченцу Бертину, отбывающему кабалу в качестве писаря у члена военного суда Познанского. В пятнадцатом году, когда Бертин был призван, у него как раз появились шансы пойти в гору, и как раз тогда, в разгар Верденской битвы, он женился на красавице, фотография которой царит на его письменном столе в помещении военного суда, если правда то, что мне передавали.

— И опыта у него тем временем прибавилось, — подкрепил соображения своего партнера Гройлих. — Многого навидался, много пережил и передумал. И, хотя я назвал пешку Бертином, я все же предлагаю: на сегодняшний вечер хватит. Ибо теперь-то игра становится особенно интересной. «Нам он, учившись там, будет учитель», — невольно приходят на ум слова из нашего «Фауста». И если не зря зудит у меня в ухе, то сейчас три четверти десятого, через несколько минут позвонит Ковно, а в это время я предпочитаю быть у себя внизу.

— Значит, продолжение следует, — усмехнулся Понт и взялся было за шахматный столик, собираясь осторожно отнести его в отдаленный угол.

— Только не так! — испуганно вскрикнул Гройлих. — Это можно сделать лишь в четыре руки, о чем известно каждому страховому обществу, — и он приподнял легкую ношу за два угла доски, а Понт ухватил ее за два противоположных. При этом оба не отрывали глаз от шахматных фигурок, которые, несмотря на всю осторожность шахматистов, все-таки подрагивали. Как легко могли они свалиться и похоронить столь острый эндшпиль!

— Если все мы, по-вашему, пешки — ведь Бертин для вас только пример, — сказал Понт, — то кого же в эндшпиле нашей войны представляют офицеры?

Унтер-офицер Гройлих, как связист и вообще как человек, привыкший к чтению газет, ответил, глядя на туры, коней и слонов, еще не вышедших из игры:

— Не людей, а сплошь одни только фирмы, мистические сокращения, в которых отцы наши запутались бы и ничего не поняли. Фамилия пушечного магната Круппа, в нашей шахматной партии короля, может быть, что-нибудь и сказала бы им, но королева — Альбин Шиллес, или тура АЭГ, или ИГ-Фарбен были бы для них пустым звуком. А что означают слова Тиссен, Клекнер, Феглер и Гугенберг…

— …дети наши прочтут в энциклопедическом словаре, — закончил мысль собеседника Понт, с довольным видом оглядывая маленький столик. — А по другую сторону? Там у вас кто наготове?

— Виккерс и Армстронг, Ротшильд и Шнейдер-Крезо, ИПГ и ЦИЦ — крупные английские конкуренты тех, кто фигурирует у нас под сокращенными обозначениями, а также министерства колоний, которые пока не окрестили никакими именами.

— А юнкер Ленин у вас вообще не фигурирует?

— Чудак! — воскликнул Гройлих, оглянувшись уже с порога. — Да Ленин ведь вне игры. В этом — его преимущество. Потому-то все и принимает такой напряженный характер! На Восточном фронте образовалось правительство, путающее все карты, — ну, может ли такая штука не бесить солидных политиков и генералов? Вы как думаете? Это нравится только таким молодым людям, как наш адъютант. Он с присущим ему здравым смыслом может служить представителем всех дюжинных существ земного шара.