Элиза уставилась на него и отдала себе отчет, что никогда не была так близка к кому-либо в этом мире, как в настоящий момент оказалась рядом с Тао Чьеном. Она чувствовала этого мужчину собственной кровью, с такой избитой и жестокой убежденностью, что удивлялась истекшему времени, за которое как следует его заметить так и не удалось. Девушка бесконечно скучала по нему, хотя виделись они ежедневно. Тосковала по той беззаботной поре, когда оба были добрыми друзьями, а сама жизнь казалась куда проще, но все же возвращаться назад как-то не хотелось. Ведь теперь между ними возникла какая-то нерешительность, нечто более запутанное и обворожительное, нежели старая, проверенная дружба.

Ее одежду и нижние юбки принесли из прачечной и, завернутыми в бумагу, разложили на кровати. Затем девушка открыла чемодан, откуда вынула свои чулки и ботинки, оставив в нем корсет. Улыбнулась той мысли, что ведь никогда прежде не одевалась как сеньорита без посторонней помощи, после чего отложила нижние юбки и перемерила наряды один за другим, чтобы выбрать наиболее подходящий этому событию. Во всей этой одежде чувствовала себя несколько чужой, совершенно запуталась в лентах, кружевах и пуговицах. Еще несколько минут потребовалось для того, чтобы застегнуть обувь и обрести равновесие, одевшись в такое количество нижних юбок, однако с каждой вещью, что надевала на себя, сомнения постепенно пропадали, а желание снова стать женщиной, напротив, лишь крепло. Еще ранее Мама Фрезия предостерегала ее от вранья насчет женственности. «У тебя изменится тело, затуманятся какие-то понятия, и любой мужчина сможет сделать с тобой то, что ему вздумается», - сказала тогда женщина, хотя все эти опасности ее уже не пугали.

На текущий день Тао Чьен закончил принимать последнего больного. Сам он был в одной рубашке, снял с себя пиджак и галстук, что носил постоянно из уважения к своим пациентам, и делал подобное, помня совет покойного учителя иглоукалывания. И вспотел, потому что солнце все еще не зашло, а нынешний день стал одним из немногочисленных жарких дней июля. Молодой человек думал, что никогда в жизни ему не привыкнуть к причудам климата Сан-Франциско, где даже летом все напоминало зиму. Как правило, с рассветом вставало сияющее солнце, и буквально за несколько часов все окутывал густой туман, шедший со стороны Золотых ворот, либо ощутимо веяло морским воздухом. Поместил иголки в спирт и начал было приводить в порядок баночки с лекарствами, как вошла Элиза. Помощник куда-то вышел и, более того, в эти дни на них не лежало ответственности ни за одну китайскую куртизанку, а, значит, дом принадлежал лишь двоим.

– У меня для тебя что-то есть, Тао, - сказала она.

Тогда молодой человек поднял взор и от удивления даже выронил из рук флакон. Элиза стояла перед ним в элегантном темном платье, которое украшал белый кружевной воротник. В женской одежде видел девушку лишь дважды, когда познакомился с нею в Вальпараисо, и до сих пор хранил в своей памяти подобный образ.

– Тебе нравится?

– Ты всегда мне нравишься, - улыбнулся он, снимая пенсне, для того чтобы издалека восхититься молодой особой.

– Это мое выходное платье. Я его одела, потому что хочу сделать свой собственный портрет. Возьми, это для тебя, - передала ему кошелек девушка.

– Что это?

– Мои сбережения для… для того, чтобы ты выкупил еще одну бедняжку, Тао. Этим летом я намеревалась отправиться на поиски Хоакина, однако ж, пожалуй, так не поступлю. Я уже знаю, что никогда его не найду.

– Кажется, все мы когда-то отправились на поиски одного, а обрели совсем другое.

– И что искал ты?

– Познаний, мудрости, вообще-то я уже и не помню. Все вышло наоборот: я встретил китайских куртизанок и сполна познал невезение, в которое угодил.

– Как же мало в тебе романтики, дружище, ради Бога! Хотя бы проявляя учтивость, ты должен был сказать, что также встретил и меня.

– Тебя бы я встретил в любом случае, это было предопределено самой судьбой.

– Ой, только не рассказывай мне теперь сказки о перевоплощении…

– В самую точку. В каждом перевоплощении мы встречаемся друг с другом снова и снова, пока с нашей кармой не станет все предельно ясно.

– Звучит просто изумительно. Как бы то ни было, в Чили я не вернусь, но также не собираюсь и вечно где-то прятаться, Тао. Сейчас, как никогда прежде, я хочу быть собой.

– Ты – это всегда ты.

– Моя жизнь здесь. Другими словами, если ты хочешь, чтобы я тебе помогла…

– А Хоакин Андьета?

– Возможно, светящаяся во лбу звезда означает, что тот уже мертв. Только представь себе! Все это умопомрачительное путешествие, по большому счету, я совершила тщетно.

– И ничего не впустую. В жизни-то я нигде не бывал, Элиза, тем более, не ходил столько.

– То, что мы бродим вместе, не так уж и плохо. Проводи меня, намереваюсь сделать свой портрет и отправить его мисс Розе.

– А ты можешь сделать еще один для меня?

Держась за руки, они пошли пешком до Площади собрания, где расположились несколько палаток, оказывающих фотоуслуги, и среди них выбрали самую броскую. В окне, напоказ всем проходившим, стояла коллекция с изображениями искателей приключений памятного сорок девятого года. Среди них были молодой человек со светлой бородой и смелым выражением лица, держа в руках кирку и лопату; группы шахтеров в одних рубашках с устремленным взглядом в фотокамеру, очень серьезных на вид. Также присутствовали китайцы на берегу какой-то реки; индийцы, промывающие золото в изыскано сплетенных корзинах; семьи первопроходцев, расположившиеся вблизи своих контейнеров. Тогда дагерротипы уже вышли из моды и были лишь связующим звеном с прошлым, неким доказательством того, что в истории действительно имело место такое шумное событие, как вызванные охотой за золотом приключения. Говорили, что в восточных городах живут многие, кто никогда не был в Калифорнии, и такие предпочитали запечатлевать себя на портретах на фоне шахтерских инструментов. Элиза была убеждена, что необыкновенное изобретение фотографии определенно развенчивало умение художников, которые встречались с подобным крайне редко.