Оглядываясь назад, приходишь к заключению, что операция «Цитадель» являлась ошибкой. Она была начата в неверный момент времени, то есть чересчур поздно, и со слишком слабыми силами. На участках, где противник ожидал атаки, истощили свои силы как раз только что освеженные танковые дивизии, которых теперь не хватало для отражения ведшегося с огромной мощью русского контрнаступления. Большие тактические успехи, достигнутые танковым корпусом СС в качестве основной группы наступления, не могли скрыть того факта, что «Цитадель» закончилась тяжелым поражением. Контрнаступление русских отбросило немецкий фронт далеко назад, вновь приведя его на грань краха. Предпосылка для зондажа по поводу заключения мира, как ее видел Гитлер, не была создана. Отсутствие воображения, с которым разрабатывалась операция «Цитадель», явилось отныне характерным признаком действий германского руководства вплоть до окончательного наступления катастрофы.

С 1941 года не существовало больше германской внешней политики, достойной этого имени. Гитлер неизменно запрещал, несмотря на продолжающееся настояние министра иностранных дел, зондирование возможности переговоров с русскими. Он превратился с 1942 года в несговорчивого, по сути, сломленного человека, утратив к этому времени подвижность, необходимую для поиска путей избежания катастрофы. Так, Гитлер блокировал не только разумные военные решения, но и своего министра иностранных дел, вновь и вновь настаивавшего на том, чтобы прощупать возможность политического урегулирования; шаги, не имевшие никаких шансов на успех без согласия Гитлера.

Здесь я должен упомянуть на полях историю, которая могла бы, возможно, приобрести какое-то значение с точки зрения контактов с советской стороной. Сын Сталина, старший лейтенант, оказался в 1941 году в немецком плену. Он бросился в лагере на ограду из колючей проволоки и был застрелен охранником. Мать назвала мне тогда это происшествие «ужасной неприятностью», отец, по ее словам, был в ярости! Она возложила ответственность за происшедшее на Гиммлера, правда, не в том смысле, что Гиммлер хотел смерти военнопленного, но в том, что он недостаточно позаботился о безопасности «заложника»! Конечно, отец думал о возможностях вероятного последующего установления контакта с Советами. Гиммлер поместил сына Сталина с захваченными британскими офицерами, целенаправленно травившими его в плену. С отчаяния он наконец бросился на «проволоку». Эту версию подтвердил мне в телефонном разговоре внук Сталина Евгений Джугашвили, сын плененного старшего лейтенанта.

Что касается нападения на Советский Союз, то на сегодняшний день имеются две диаметрально противоположных позиции. Оппортунистическая «political correctness» («политическая корректность») видит в нападении на «мирный» Советский Союз попытку реализации Гитлером гибридной претензии на мировое господство. Противоположная точка зрения видит в нападении на Советский Союз необходимый «упреждающий удар» для предотвращения советской агрессии.

Первым делом возникает вопрос: напала бы Россия на нас в самом деле? Существуют мнения, что германское наступление опередило советское лишь на несколько недель. Они, несомненно, могут привести в качестве аргумента тот факт, что, как уже упоминалось выше, русское развертывание осуществлялось в наступательном боевом порядке или было близко к завершению. Сталин желал играть активную роль в европейской политике, в соответствующих условиях пользуясь нажимом или даже угрозой применения силы. Для этого ему пришлось, принимая во внимание растянутые русские пути развертывания, дислоцировать войска заранее. Отсюда еще не может быть однозначно выведено явное намерение осуществить агрессию. После завершения развертывания, конечно, нападение на Западную Европу было бы в любое время возможно с ходу.

Второй вопрос, тесно связанный с первым, должен был бы прозвучать так: явилось ли бы на самом деле военное положение рейха существенно менее благоприятным в результате нападения Красной Армии на интактный, готовый к обороне, испытанный войной германский вермахт, чем в случае превентивного наступления на Восток? Как было признано, в соображениях Гитлера, несомненно, играла определенную роль потенциальная опасность для румынских нефтяных скважин.

Но советская агрессия резко изменила бы политическую позицию рейха в Европе в лучшую сторону. Для европейских народов выяснилось бы, что реальную угрозу для них представляет не Германия, а красная держава на Востоке. На основе европейского статута, гарантировавшего европейским народам самоопределение, можно было бы, вероятно, склонить их к серьезным военным усилиям. Сразу стало бы ясно, что только рейх может защитить Европу от Советского Союза. Этот факт релятивировал бы влияние страха перед германской «гегемонией».

Считающий себя вправе низко оценивать военную мощь Советского Союза и питающий уверенность в том, что при случае может разбить его в кратчайшее время, не должен был бы, собственно, испытывать страх перед его нападением, но имел бы свободу действий терпеливо и упорно вести переговоры, прежде чем пойти на риск войны на два фронта. Неожиданные успехи вермахта в кампаниях против Польши и Франции содействовали, очевидно, просчетам Гитлера и генералитета, так же как и трудности Красной Армии в финско-русской войне.

Нападением на Советский Союз Гитлер, без сомнения, сыграл на руку Рузвельту и США, переложив основную тяжесть боевых действий против Германии на их будущего соперника Россию и, таким образом, резко ослабив Советский Союз. Как раз этого Сталин, я вновь укажу на «каштановую речь» от 3 марта 1939 года, хотел избежать. После консолидации положения на фронте весной 1943 года пришло время обратиться к Советам с мирной инициативой. К этому Гитлер, однако, готов не был и, пожалуй, не был больше в состоянии пойти на такой шаг. Имели ли слова Сталина, сказанные им отцу: «Я никогда не потерплю, чтобы Германия стала слабой», еще и скрытый смысл? Конечно, далеко не очевидно, что удалось бы вновь привести в движение политическую сцену в смысле истинных переговоров с Советским Союзом. Возможно, однако, возник бы шанс избежать почти двухлетней агонии до наступления катастрофы. Худшего случиться не могло.

Одна глава этих записок должна быть поэтому посвящена человеку, уже названному мной выше «судьбой», а именно Гитлеру. Кем был этот человек, ставший судьбой моего отца, Иоахима фон Риббентропа, да и всего немецкого народа? Быть может, позволительно зайти дальше и задать вопрос, не инициировало ли его появление на сцене мировой истории решающего поворота в судьбе марксизма советского образца, приведшего пока что к утрате реальной политической базы его власти?