Мне было очень странно, что Бальсан совершенно не почувствовал, как изменилась атмосфера, он продолжал рассказывать анекдоты, и Бой кивал, оставляя свой бокал нетронутым, а я курила сигарету за сигаретой, пока во рту не становилось сухо, пока не казалось, что дым уже из ушей валит. Неужели Бальсан настолько слеп, что не видит моего состояния: я страстно желала, чтобы он поскорее ушел и Бой мог бы сесть рядышком, а не как поклонник на балу, где девушка находится под неусыпным взором компаньонки? Неужели он не видит, что узы, связавшие нас, натянуты до предела и готовы лопнуть, что наши с ним отношения трещат по швам, как изношенный плащ, из которого мы давно выросли?

Я оказалась права, когда подумала, что Бой в чем-то похож на крестьянина: когда речь заходила о нем, он был очень сдержан. И все же за те несколько недель в По я узнала, что он на два года старше меня, что он единственный сын в семье, не считая еще трех сестер, что родился он в простой семье верующих католиков, что покойная мать его француженка — следовательно, он наполовину француз, а отец — предприимчивый ирландский бизнесмен, который всю жизнь работал не покладая рук, поднимаясь по социальной лестнице все выше, пока не сколотил состояние и не стал владельцем железнодорожной и судоходной компаний. Детство Бой провел в Париже, куда отец, добившись успеха, перевез семейство. Образование он получил по высшим стандартам: лучшая закрытая школа в Англии, путешествия по Европе, Ближнему Востоку и даже по Америке. Став старше, он вращался в кругах представителей высшей буржуазии и haute monde, [17] когда прежние понятия устарели и единственной визитной карточкой в обществе стали деньги, не важно как заработанные. Не меньше, чем автомобили, Бой, как и Бальсан, любил игру в поло, это увлечение сближало их. Но самым странным для человека с такими средствами, как у него, было то, что он любил работать, и это для меня было самым главным.

Это изумительное качество делало его в моих глазах человеком весьма незаурядным. Взращенный и воспитанный для того, чтобы вести праздную жизнь привилегированного члена общества, Бой хотел сам зарабатывать деньги. Он поработал в фирме отца на разных местах, пока не приобрел достаточно опыта, чтобы начать собственную деятельность, вкладывая деньги в угольную промышленность, усовершенствованные двигатели для железнодорожных локомотивов, в строительство железных дорог и элитные клубы игроков в поло — словом, во все, что привлекало его внимание и обещало хорошую прибыль.

— Я не хочу быть одним из тех, кто бездельничает ради безделья, — сказал он, когда мы сидели перед гаснущим камином, после того как Бальсан наконец ретировался. — Это, конечно, хорошо — с утра до вечера резвиться, скакать верхом, наслаждаться жизнью, ведь действительно, — он пожал плечами с насмешливым безразличием, — о чем им беспокоиться? Но мне нужно работать. У меня должно быть что-то свое, принадлежащее только мне. — Он обратил на меня колдовской взгляд своих удивительных глаз. — Вы меня понимаете? Вы же понимаете, я не такой, как Бальсан.

Ему не нужно было спрашивать. Более разных людей, чем они с Бальсаном, быть не могло. Бальсан с его принципами не совать носа в чужие дела казался таким банальным, таким мелким и ограниченным. Он был продуктом давно ушедшей эпохи, который живет как автомат, катит по накатанной колее, совсем не то, что Бой, живущий осмысленно и целеустремленно.

— То, что ты не заработал сам, — говорил Бой, — по-настоящему тебе не принадлежит. Это всегда можно у тебя отобрать. Даже теряя все, ради чего работаешь, то, чего достиг, не потеряешь, это навсегда останется с тобой.

Ну разве тут можно устоять, разве можно не влюбиться до безумия? Он явился передо мной как подарок судьбы, которого я всегда ждала, даже не подозревая, что такое бывает на свете, о таком человеке я и мечтать не могла, да и как мечтать, если таких людей я просто никогда прежде не видела? В те долгие осенние ночи и короткие морозные дни он рассказывал мне то, что я всегда хотела услышать, хотя прежде не знала, где такие истории рассказывают. Однако он ни разу даже не намекнул, что хочет от меня чего-то большего, чем просто дружбы; правда, порой, от излишнего волнения, он брал и крепко сжимал мою руку.

В свою очередь я поведала ему историю своего обездоленного детства, рассказала об Обазине, о нашей мансарде в Мулене, об унизительных выступлениях в Виши и о своем стремлении к чему-то большему в жизни, стремлении всегда идти вперед и наконец призналась, что мечтаю открыть собственное ателье. Я говорила неуверенно и осторожно — с такой осторожностью разворачивают сверток с хрупкой фамильной ценностью. Бальсана насчет своего происхождения я обманула, а теперь первый раз в жизни рассказывала постороннему человеку неприукрашенную правду, и, хотя мне было очень неловко: слишком уж откровенным был мой рассказ, — у меня словно камень с души свалился, о котором прежде я даже не подозревала.

Выслушав мой рассказ, Бой улыбнулся:

— Я думаю, у вас все будет хорошо. Конечно, потребуется много денег, и поначалу вы будете тратить больше, чем зарабатывать, но не это главное. Главное, вы будете счастливы, потому что занимаетесь тем, что любите.

Еще никто и никогда не говорил мне таких слов. В Обазине монахини превозносили жизнь, в которой нет ни ожиданий, ни надежд, словно человек не способен сам добиться своего счастья, своими руками построить счастливую жизнь. Если раньше я не догадывалась, что люблю Боя, то именно тогда поняла это каждой клеточкой своего существа. Попроси он меня лечь с ним в постель в ту ночь, я бы согласилась не раздумывая, даже с радостью, меня не остановило бы, что охотничий домик набит пьяными гостями, которые могли бы нас услышать.