— Она очень хорошая, Коко. Думаю… она тебе понравится.

— Не сомневаюсь. Может быть, я даже сошью ей подвенечное платье. Никогда раньше не шила подвенечных платьев. Впрочем, нет… — Я размяла окурок в дорогой пепельнице работы Рене Лалика, размышляя при этом, не лучше ли швырнуть сейчас эту пепельницу Бою в голову. — Нет, это было бы неудобно. Она наверняка захочет пригласить дизайнера-англичанина — это же долг истинной патриотки своей страны. Она у тебя патриотка? Ну да, как и ты. — Круто повернувшись, я пошла в гостиную.

Я тряслась как в лихорадке, до боли сжимая кулаки. Слышно было, что он идет следом.

— У нас с тобой все останется по-прежнему, — бормотал он. — К нам с тобой это не имеет никакого отношения. Все равно по службе я подолгу буду жить в Париже, и мы сможем…

— Хорошо, что я вовремя успела снять квартиру, как ты считаешь? — Я развернулась к нему так быстро, что от неожиданности он запнулся, остановился как вкопанный, а потом сделал шаг назад. — И я как можно скорее постараюсь съехать отсюда, — вбила я еще один гвоздь.

— Но зачем? В этом нет необходимости. Я всегда хотел эту квартиру отдать тебе.

— Ну уж нет! — Я двинулась дальше, подошла к дивану и вынула из кармана портсигар. — Я считаю, что сделать это необходимо. Даже обязательно. — Я слышала свой голос как бы со стороны, голос какой-то другой женщины — безучастной, холодной как лед, легкие которой наполнены едким дымом и которая не имеет никакого отношения к той жизни, что мы с ним строили вместе. — Теперь я ни за что не стану в ней жить.

Он тяжело вздохнул, вздох его был исполнен глубокой печали.

— Вот видишь? Этого я и боялся. Боялся, что потеряю тебя.

— Об этом надо было раньше думать, еще до того, как ты обручился со своей аристократкой с тремя именами, — резко ответила я.

Я уселась на диван, подобрала под себя ноги и набросила на них лежащую рядом шаль. Мне вдруг стало страшно холодно, казалось, я больше никогда не смогу согреться.

Он вернулся в спальню. Через несколько минут снова появился с кожаным чемоданом, в накинутом на плечи пальто. Я и бровью не повела, когда он повернулся к двери, собираясь уйти, и, быть может, навсегда. И тут он остановился.

— Прости, я не хотел сделать тебе больно, — сказал он.

Я все так же сидела, свернувшись клубочком, на диване и молчала. Он открыл дверь и вышел.

Чтобы встать, мне понадобились все мои силы. Босиком, едва волоча онемевшие ноги, я проковыляла в спальню и распахнула дверцы его шкафа. Смотрела на вешалки с брюками, рубашками, свитерами, которые он оставил, словно отправился в очередную командировку, и мне захотелось взять в руки ножницы и безжалостно искромсать все его вещи. Когда он в конце концов вернется — поскольку он должен был вернуться, хотя я не знала, когда именно, — то увидит, насколько я презираю его, если от всей его одежды оставила одни только клочья.

Но вместо этого я достала его светло-бежевый пуловер, почти невидный под остальными, тот самый, который примеряла, когда Бой привез его из Англии, и его мягкая ткань подсказала мне много новых возможностей. Трясущимися руками я осторожно поднесла пуловер к лицу. От него исходил едва уловимый запах Боя, запах его пота, оставшийся после игры в поло, а также запах лимонной жидкости после бритья.

Но больше всего от пуловера пахло мной.

Прижав пуловер к себе, как ребенка, я кое-как добралась до кровати, легла и закрыла глаза. В последний раз поплачу о нем, сказала я себе. В последний раз. Ни один мужчина больше никогда не застанет меня врасплох, не приведет в замешательство, не вызовет такой отчаянной растерянности. Никогда. Никогда, клянусь, никогда, пока я жива.

В ту ночь я не сомкнула глаз. И к своему удивлению, не проронила ни слезинки.

Впрочем, никаких слез не хватило бы, чтобы заполнить зияющую пропасть в моей груди.

На новую квартиру я переехала, когда сопротивление германских армий тяжелым ударам союзников было сломлено и кайзер обратился к нашему командованию с унизительной просьбой о перемирии. Весь Париж вышел на улицы, на Новом мосту непрерывно хлопали пробки шампанского, люди плясали на столах, дудели в трубы, сигналили в автомобильные рожки, набившись в машины по десять человек и гоняя по Елисейским Полям. Отрезвление придет позже, когда сообщат, что в одной только Франции на войне погибло более двух миллионов человек, что уж говорить о бесчисленных потерях союзников. Северо-восточная часть страны лежала опустошенная и разграбленная. Германия была поставлена на колени, но продолжала бурлить.

Я все это видела и слышала, но жила словно под стеклянным колпаком. В новую квартиру я перевезла только одежду, туалетные принадлежности и коромандельские ширмы. Все остальное оставила в квартире Боя. Мися кудахтала вокруг меня, хлопая крыльями, то есть хлопотала и делала вид, что хочет помочь. Навязывала мне слуг, которые бы заботились обо мне.

— Отправлю-ка я к тебе своего дворецкого Джозефа и его жену Марию, у них такая миленькая девочка Сюзанна. Серт собирается вызвать из Каталонии семью, которую знает с детства. А нам не нужны два дворецких и две служанки.