Маршалл Ходжсон, как и его коллега по кафедре истории Чикагского университета Уильям Мак-Нил, менее академичен в современном понимании слова, чем интеллектуал из Старого Света, строгость монументального научного исследования которого, возможно, связана с его неустанным следованием своим квакерским убеждениям. То есть даже в тщательном исследовании деталей он видит простор. Его мысль разворачивается главным образом в древнегреческой Ойкумене, которая, между прочим, также во многом служит материалом для всемирной истории Мак-Нила и, как мы уже сказали, основным контекстом для геродотовской «Истории», написанной в V в. до н. э. Не случайно, что именно эта часть мира сейчас во всех новостных заголовках — область между восточным Средиземноморьем и Ирано-Афганским плоскогорьем. Именно на территории Ойкумены сходятся воедино континентальные массивы Евразии и Африки, с большим количеством выходов к Индийскому океану через Красное море и Персидский залив. Это делает регион крайне важным плацдармом в стратегическом плане, а также местом пересечения миграционных маршрутов, а следовательно, провоцирует конфликты этнических групп и вероисповеданий. «История» Геродота описывает эти непрекращающиеся волнения.

Геродот является ключевой фигурой в моем объяснении актуальности трудов Мак-Нила и Ходжсона в XXI в. Геродот — греческий историк, подданный Персидской империи, родился между 490 и 484 гг. до н. э. в Галикарнасе, расположенном на юго-западе Малой Азии. В своем изложении истоков и событий войны между греками и персами он делает акцент на идеальном равновесии между важностью географии и решений человека. Геродот выдвигает на передний план частичный детерминизм, который нам всем так нужен. Он показывает нам мир, где географическая карта всегда служит фоном. В те времена это была карта Греции и Персии с их полуварварскими периферийными областями на Ближнем Востоке и в Северной Африке. Одновременно с географической реальностью одиночные порывы человека часто приводят к разрушительным политическим последствиям. Геродот — символ мировоззрения, которое нам всем необходимо заново в себе развить, чтобы меньше удивляться грядущим изменениям в мире.

«Обычай — царь всего», — замечает Геродот, цитируя Пиндара. Геродот рассказывает о египтянах, которые брили брови, оплакивая любимого кота, о ливийских племенах, которые отращивали длинные волосы с одной стороны головы и стригли их с другой, а также смазывали тело киноварью. А еще были массагеты, народ, живший к востоку от Каспийского моря, на территории современного Туркменистана, у которых было принято, что если кто у них доживет до глубокой старости, то «все родственники собираются и закалывают старика в жертву, а мясо варят вместе с мясом других жертвенных животных и поедают».

Сначала Геродот обрисовывает ландшафт местности. Затем описывает исторический опыт проживающего там народа, а также нравы, обычаи и мнения, возникающие в результате этого опыта. Геродот сохранил память о цивилизациях и географических условиях, в которых они развивались, он сохранил мифы, легенды и даже память о заблуждениях народов. Он понимал, что чем более обширное представление политический лидер имеет о том, что именно там, за пределами, тем меньше вероятность того, что он допустит трагическую ошибку. Скифы жили на дальней стороне Босфора Киммерийского, где так холодно, что им, дабы добыть зимой глины, приходилось разжигать костер. Геродот рассказывает, как Артабан предупреждает Дария, персидского царя, что нет смысла идти войной на скифов — этот кочевой народ способен быстро перемещаться, у скифов нет ни городов, ни укреплений, и свои жилища они возят с собой, нет у них целей для нападения большой, хорошо вооруженной армии. [114]

Впечатляющая сила Геродота заключается в его убедительном воскрешении в памяти того, во что именно могут верить люди. Это вера, которая становится практически осязаемой из-за факта, что древние, жившие без науки и техники, видели и слышали по-другому — более интенсивно, чем мы. Ландшафт и географическая среда были для них реальны настолько, что мы и представить себе не можем.

Возьмем, к примеру, историю Фидиппида, который был гонцом-скороходом, посланным из Афин в Спарту просить военной помощи против персов. Как потом уверял афинян сам Фидиппид, на горе Парфений ему явился бог Пан, который окликнул Фидиппида по имени и велел сказать афинянам, почему они так пренебрегают им, тогда как он благосклонен к афинянам, часто прежде им помогал и впредь также будет полезен. Афиняне поверили в истинность слов Фидиппида и, когда настали для них вновь лучшие времена, воздвигли святилище Пана у подошвы акрополя.

Это не просто милое предание; вполне возможно, есть в нем большая доля правды, поскольку афиняне поведали эту историю Геродоту. Скороход, вполне вероятно, верил, что он видел Пана. Он на самом деле видел Пана. Появление этого видения неудивительно, учитывая усталость Фидиппида, место пантеона богов в системе верований и страх перед природными стихиями, заставляющий видеть в них чудеса, утерянные человеческой расой с тех пор. Как Борис Пастернак пишет в «Докторе Живаго», античный мир был «заселен человеком так редко, что он не заслонял еще природы». «Природа так явно бросалась в глаза человеку и так хищно и ощутительно впивалась ему в загривок, что, может быть, в самом деле все было еще полно богов». [115] Если рационализм и отделение религии от других сфер жизни так сильно на нас повлияли, что мы не можем себе представить, что видел Фидиппид, тогда мы просто не в состоянии понять религиозных движений, которые обращают вспять достижения Просвещения и влияют на сегодняшнюю геополитику, а следовательно, и защитить себя от них. В то время как свободные пространства на планете заполнялись, а природный мир вокруг коренным образом изменился, новая география трущоб, бараков и непонятных ландшафтов оказывает не менее сильное влияние на психологию людей, хотя это и происходит несколько по-иному. И для того чтобы понять эту новую географическую среду, исключительную важность, которую она придает пространству, а также ее влияние на духовность, полезно для начала понять античные рельефы, описанные Геродотом.

Основной загадкой «Истории» Геродота является притягательность этого пропитанного культурой кусочка суши, притаившегося к западу от плоскогорий Персии и Малой Азии, на котором расположилась Греция. Казалось бы, здесь географический детерминизм явно выражен, ведь народы Азии на востоке и Греция на западе воевали друг с другом веками. В наши дни это противостояние выразилось в напряженных отношениях между Грецией и Турцией. Конфликт между этими двумя странами не переходил в открытую войну с 1920-х гг. главным образом из-за массовых переселений, произошедших в то десятилетие, приведших к созданию двух подчеркнуто моноэтничных государств. Другими словами, мир воцарился только после этнической чистки, произошедшей по велению географии. И все же это совсем не то направление мысли, которое дает Геродот.

Геродот демонстрирует слабость человека перед своими желаниями и сопутствующие им характерные особенности людских интриг и козней. Он приводит пример, как в круговороте страстей преследуются личные интересы. Атосса, жена персидского царя Дария, взывает к мужской гордости мужа на супружеском ложе, умоляя его вторгнуться в Грецию. Она это делает в качестве одолжения для греческого лекаря, который излечил ее от опухоли на груди и который хочет вернуться на родину. Власть географии заканчивается там, где начинаются шекспировские страсти.