Другие устройства подтаскивали огромные блоки «галактита», легкие в условиях неполной гравитации, но обладающие все той же инерцией — ведь гравитационная и инерционная массы равны, к месту на берегу озера, которое Гротон избрал в качестве форпоста человечества на Тритоне. Вскоре здесь вздымалась уже пирамида из блоков сорока футов в поперечнике, полностью герметичная. Со шлюзами было несколько сложнее, но через неделю работ, направляемых галактической передачей, они были изготовлены.

Затем замок был накачан воздухом, освещен, обогрет и, в конце концов мог принимать земную колонию под свои гостеприимные своды.

К тому времени пришло время дежурств Афры. Беатрикс отстояла несколько вахт подряд, и все решили, что необходимо сменить ее. В это время Иво разгребал завалы информации, необходимой для программирования машин Гротона. Он с трудом представлял себе значение многих терминов и вынужден был часто брать уроки по элементарной электронике у Гротона. Но он не осмеливался черпануть хоть немного знаний из самой программы, ведь рядом находился разрушитель. Он вынужден был действовать в полном неведении, и это было чертовски утомительно.

Кроме того, было нелегко оставаться наедине с Афрой. Она была слишком красива, слишком умна, слишком остра на язык. Иво вряд ли бы смог ее в чем-то обвинить, но невозможно было воспринимать равнодушно ее утонченную холодность.

— Вы никогда не знали своих родителей? — спросила она во время одного из перерывов.

— Никто из нас не знал.

Очевидно, Беатрикс рассказал остальным об их беседах. Ну что ж, он не просил ее молчать.

— Сколько вас было там?

— Триста тридцать. Разумеется, были и другие группы, других возрастов; все были собраны по годам, разница в возрасте не превышала несколько месяцев.

Почему она вдруг так заинтересовалась его прошлым? Праздная болтовня, желание просто убить время?

— Так значит вы, Брад и Шен одного возраста?

— Да. — Он увидел ловушку лишь после того, как ответил. Брад говорил ей, что группы были разные, а он только что признал обратное.

Повисла томительная тишина, и он в конце концов решился прервать ее:

— Замысел был в том, чтобы соединить…

— Я знаю, — и затем, как бы заглаживая резкость. — Трудно поверить, что Брад был цветным. Я об этом даже не подозревала.

Рудиментарный шовинизм Афры, о котором Иво боялся догадываться, проявил себя, и для Иво это было потрясением.

— Мы выглядели по-разному, но в среднем пропорции были одинаковы. Брад, например, получился светлокожим, а были и намного темнее меня. Неужели это имеет значение?

Дурацкий вопрос.

— Да. Имеет, Иво.

Она отвернулась и долго смотрела на лед за иллюминатором.

— Ах, да. Я знаю, я должна сказать, что я — девушка, выросшая в двадцатом веке в Джорджии, воспитанная без предрассудков. Я знаю, что важно, каков сам человек, а не каково его происхождение, и что все равны в нашем обществе. И что кажущаяся неполноценность цветного населения является следствием их социального и экономического положения, а не генетической основы. И я понимаю, что когда черные устраивают пожары в своих гетто и грабят магазины, то это находит выход разочарованию в жизни — они видят, что самодовольное белое большинство более века правит всем. И все мы должны работать вместе, все расы и народности, чтобы построить новое общество и искоренить пережитки прошлого. Но я же хотела выйти замуж за него! — она повернулась к нему, ухватившись за поручень: — Я просто не могу любить негра! Не знаю почему. Вся моя жизнь… — Она отпустила поручень и поплыла, закрывая руками лицо. — Брад, Брад. Я ведь любила тебя.

Проклят всюду. Иво не раскрывал рта, памятуя о тысячах гадких способах напомнить ему о его расовой неполноценности, он их хорошо изучил с тех пор, как вышел из проекта. Либералы любили объявлять дискриминацию достоянием истории, но что-то никто из них не жил по соседству с негритянскими семьями. Официально сегрегация не существовала, но он быстро обнаружил, что в жизни все по-иному. Он знал, что вакансии, объявленные как рабочие места «равных возможностей», вдруг оказывались «занятыми», когда появлялся цветной аппликат, и вновь открывались для белых. Брад решил проскочить, пошел слишком быстро и оказался слишком высоко, чтобы пострадать, когда просочилась правда.

И, по-видимому, правда не достигла на станции ушей Афры. Иво проскакивать не рискнул и получил свое. Он был на одну треть кавказоид, на одну треть негроид и на одну треть монголоид, а это означает — негр.

1/з С + 1/з М + 1/з N = N

Он был глупее, чем чистокровный белый, хотя даже придуманные белыми тесты показывали обратное, он был менее чистоплотен, хотя мылся не реже, чем они, и чистил зубы популярной пастой; он был цветным — и все тут, и каждый в Америке знал это, что бы там не заявляли публично. В жизни это выглядело, как «Убирайся, нигер!» в 1960, или твердая вежливость отказов в 1970, или спонтанная слепота в 1980, — он был чужим в этом обществе.

На это просто нельзя было реагировать. Ненависть порождала ненависть, и каждый раз, когда он видел мертвенно-бледную кожу у незнакомца, он тут же напрягался и думал: «Белый!» — каким бы объективным он не старался быть. Тем не менее, он безоглядно влюбился в женщину с самой белой кожей в мире…

Афра опомнилась и продолжила:

— Я знаю, я не права. Но не могу изменить это так быстро. Я могу называть себя белой шовинисткой, чувствовать вину — но это внутри меня, это моя природа. — Она посмотрела на него так, что ему стало больно.