В свою очередь Елена продолжала лежать на спине, невидяще уставившись в потолок и не делая попыток прикрыть наготу. В эту минуту она испытывала схожие эмоции, с той лишь разницей, что ей было стыдно не за то, что случилось, а за еще только должное случиться в ближайшем будущем.

Одевшись, Володя сунул в карман коробочку с лекарствами и, продолжая смотреть поверх Елены, уставившись аккурат в крохотный белый парус на акварельной водной глади, хрипло и виновато произнес:

– Я… я пойду?

Ответа не последовало.

– Я забрал лекарства. Завтра, прямо с утра, поеду… Думаю, всё получится…

Ответом снова была тишина.

– Я обещаю, Лена. Ты… ты веришь мне?

– А мне ничего другого больше не остается, – ровным, отрешенным голосом отозвалась наконец она. – Ничего другого, кроме как надеяться, что ты сдержишь свое обещание. Тем более что… что я с тобой уже… расплатилась.

– Лена! Не говори так!.. Прости…

– У-ХО-ДИ!

– Я… я не знаю, что на меня… Лена! Я… я люблю тебя!

– Я сказала – УБИРАЙСЯ ОТСЮДА!..

Вжав голову в плечи, Володя покинул квартиру Алексеевых – Кашубских…

– …Чего это она на него взъелась, не понимаю? В конце концов, Ей же, дуре такой, сейчас было хорошо? – возмутилась Влюбленность.

– Вот это-то и страшно. Что Ей было хорошо, – покачала головой Любовь.

– Интересно: кто кого нынешним вечером погубил? Он Ее или Она Его?

– Они погубили друг друга.

– Полагаешь?

– Уверена, – печально подтвердила Любовь. – Ведь, когда пытаешься изменить любимую, в конечном итоге ты всего лишь изменяешь ей самой. А значит, и самому себе тоже.

– А ведь я тебе еще когда говорила – покроет Он эту недотрогу! Помнишь, еще предлагала на символический рупь забиться?

– Замолчи! Я не желаю говорить с тобой в таком тоне и в такой… терминологии!

– Против природы не попрешь, милочка! Да и Мичурин, опять же, говорил: мы не можем ждать милости от природы, взять их у нее – наша задача. Вот наш шустрик-чекист и того. Взял.

– Я не желаю тебя слушать! Убирайся!

– А рупь, значится, зажилила? Ладно, не ори, ухожу. Промеж этих двоих мне теперь и правда делать нечего…

Держа опрометчиво данное слово, следующим утром Кудрявцев, прекрасно осознавая хрупкость сочиненной им легенды, приехал в «Кресты». Здесь его минут десять промариновали в кабинетике тюремной канцелярии в ожидании вызванного теткой-секретаршей уполномоченного вести подобного рода переговоры специально обученного представителя.

Каковой представитель нарисовался в образе мышеподобного клерка в штатском…

– Виталий Саныч! – бойко отрапортовала тетка за конторкой. – Вот, к вам товарищ… хм… оттуда.

– Здра-авствуйте. Очень приятно, – клерк с преувеличенно радостной готовностью протянул Кудрявцеву пухлую, потную ладошку. – Виталий Александрович.

– Владимир Николаевич.

– Вы позволите… э-эээ… документик?

– Пожалуйста.

Кудрявцев продемонстрировал удостоверение.

– Благодарю. И чем мы можем помочь нашим доблестным органам?

– Меня интересует ваш… хм… постоялец. Алексеев Всеволод Юрьевич, 1895 года рождения. Его доставили к вам три дня назад.

– Вы хотели бы с ним?..

– Нет-нет. Мне всего лишь требуется, чтобы вы передали ему лекарства. Нам предстоит с ним долгая работа, а он человек болезненный. Потому не хотелось бы… Ну вы понимаете?

– Понимаю-понимаю. Анна Спиридоновна! Посмотрите, где у нас содержится Алексеев Всеволод Юрьевич. Статья, я так понимаю?..

– Да, – коротко кивнул Кудрявцев.

– Анна Спиридоновна, 58-я!

Канцелярская тетка достала из гигантского, дореволюционной работы, сейфа тяжеленный гроссбух, положила перед собой и зашелестела страницами.

– Может быть, распорядиться чайку? – угодливо предложил мышеподобный.

– Нет-нет, благодарю…

Опаздывающий на службу Кудрявцев принялся нервно расхаживать по кабинету. Ненароком мазнул взглядом по настенным часам.

– Анна Спиридоновна! Человек торопится!

– Виталий Саныч, вы не могли бы подойти?