Итак, мне кажется, что тяжелая борьба русских с евреями неизбежна. Но так как сия борьба есть великое бедствие, мы должны быть готовыми в каждую данную минуту от сей войны отказаться.

Как только нам были бы указаны или предложены иные способы „улаживания конфликта“ (без предательства русских интересов, разумеется), мы должны сейчас же идти если не на мировую, то на рассмотрение предложенного…

Следует пуще евреев бояться собственной совести. Эту последнюю ценность не следует предавать ни в коем случае, ибо это значило бы приносить Бога в жертву земным интересам…

Родину надо любить всем сердцем своим, но не идолопоклонничать перед ней. Ей надо служить, но не до бесчувствия. Совесть свою нельзя отдавать и ради родины; ниже — ради „нации“, „народа“, „расы“ и тому подобных понятий. Ибо все сии вещи суть при всем их величии только „собрания людей“; людей — живых, умерших и еще не родившихся; людей многих сотен поколений, таинственно связанных в тысячелетние организации; но все же — людей, а не небожителей! Эти организации могут ошибаться и грешить, как все человеческое. И между двумя голосами, голосом Божественным, который говорит через совесть, и голосом человеческим, которым грохочет государство или народ, в случае конфликта между сими голосами нельзя отдавать предпочтение голосу человеческому. Я хочу сказать: то, что кажется тебе подлым, не совершай и во имя родины» [497] .

Взгляд Шульгина на будущее явно пессимистичен: «Вся вековая история сих двух наций, давя с непреодолимой силой на тех и других, приводит к такому положению, что при совместном жительстве русские и евреи будут находиться в состоянии борьбы. Разумные люди должны думать сейчас не о заключении мира, что еще невозможно, а о том, чтобы война была по возможности смягчена; чтобы в нее были введены некоторые обычаи и неписаные законы, которые уменьшили бы лютость столкновений» [498] .

Итак, поставлены вопросы: евреи всегда стремятся к господству? Даже русифицировавшиеся евреи будут разрушать традиционную русскую государственность? Русские должны сопротивляться? Русско-еврейская война неизбежна?

И даны утвердительные ответы.

После этого Шульгин переходит к «русскому вопросу», в котором нелицеприятность его оценок не уступает в жесткости оценкам предыдущим.

«Нашу русскую черность я сознаю, быть может, слишком отчетливо. В этом я кардинально расхожусь, мне кажется, с большинством нашей русской эмиграции, которая, с моей точки зрения, впала в некую припадочность; горделивую припадочность, можно сказать, совершенно не ко времени… Сейчас действительно Россия обратилась в „тюрьму народов“, в застенок для всякого живого существа; сейчас нет страны, где было бы хуже. В то же время мы понимаем, что наши беды произошли не вследствие какого-нибудь „землетрясения“, а вследствие наших собственных несовершенств. И вот в это время находиться в самовосхищении и считать, что мы, русские — соль земли, а прочие все народы — мразь, гниль и ничтожество — честное слово, мне кажется, что это старая погудка на новый лад! Мракобесия акт второй.

Поэтому вовсе не в русских достоинствах я нахожу причину, почему не след нам подставлять свои выи под еврейскую пяту. Наоборот, я нахожусь в состоянии глубокого антируссизма и взываю: горе русскому народу, если он не исправит некоторых черт своих; воистину придется нам искать владыку и господина сему народу — рабу…

…К русской злости, широкой по занимаемому ею пространству, но бесформенной, как разлив наших больших рек, евреи прибавили свою (бурлящую, как поток, суженный плотинами) „канализированную“ струю ненависти» [499] .

Характерно, что объясняя природу возникновения антисемитизма и отвергая его как политический инструмент, Шульгин не питал никаких иллюзий в отношении единокровных соотечественников.

Он даже счел возможным в приложениях к своей книге опереться на красноречивое высказывание Н. В. Гоголя: «Нет, бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости, бывает время, что даже вовсе не следует говорить о высоком и прекрасном, не показавши тут же ясно, как день, путей и дорог к нему для всякого. Последнее обстоятельство было мало и слабо развито во втором томе „Мертвых Душ“, а оно должно было быть едва ли не главное; а потому он и сожжен» [500] .

Финал же звучит вообще чуть ли не как признание национального поражения.

«Заканчивая эту книгу, я хочу резюмировать ее как можно короче. Делаю это в той форме, которая диктуется поставленным С. Литовцевым вопросом:

— Что вам в нас не нравится?

Отвечаю:

— Хотя мы сами злы, как демоны, и слабы, как дети, но нравятся нам Сила и Добро. Мы и друг друга ненавидим именно за то, что во всех нас — бессильное зло.

Вы — уже сильны; научитесь быть добрыми, и вы нам понравитесь…» [501]

На этом книга заканчивается, дальше следуют приложения.

Если говорить серьезно, то финальное заключение — признак авторской слабости и даже некоей растерянности. Почему «демоны»? Почему «слабы, как дети»?

Видимо, он догадывался, что у книги нет внятной концовки. Ее и не могло быть без обращения к тогдашнему советскому опыту. А тот опыт возрождения страны, отраженный в «Трех столицах», был Шульгину в полном объеме недоступен и к тому же помешал бы замыслу. Вот и вышло такое облегченное умозаключение.