Очевидное движение Германии и Австро-Венгрии на Балканы, к Проливам и Ближнему Востоку делали неубедительной позиции российской «партии мира». Произошло то, что можно считать массовым самоослеплением. Обе ветви общества, западники и почвенники, а также промышленники, финансисты, экспортеры зерна, угля и нефти, генералы, производители вооружений, интеллектуальные лидеры, все они (или почти все) были внутренне готовы противостоять экспансии Германии. В моральном отношении положение усугублялось широко распространенным в либеральных кругах мнением, будто Германия символизирует реакцию, а члены Антанты Франция и Англия — демократию.

Поэтому неудивительно, что «партия войны» преобладала.

Фактически эта война ознаменовала перемены в содержании и форме исторического процесса, то есть с нее и началась эпоха, именуемая XX веком. Все считали, что война продлится несколько месяцев и после продолжится прежняя жизнь. Оказалось, что эта война за передел мира будет вестись в различных формах все столетие. Как символ непрерывности будущих потрясений надо рассматривать письмо американского посла в Лондоне Пейджа президенту США в связи с началом войны. Он писал, что «…вся Европа (в той мере, в какой выживет) обанкротится», а «…мы станем безмерно сильнее финансово и политически» [149] .

К августу 1914 года подобный тотальный «расчет балансов» в Европе был завершен. Англия, имевшая большие виды на российскую зону влияния в Персии и препятствовавшая постройке русскими Транссибирской железной дороги, все-таки остановила свой выбор на союзе с Россией.

15 (28) июня 1914 года в Сараеве, столице аннексированной Австро-Венгрией Боснии, сербом Гаврилой Принципом был убит наследник австрийского престола эрцгерцог Франц Фердинанд. В Боснии начались сербские погромы. 10 июля Австро-Венгрия выдвинула Сербии ультиматум, который был нацелен либо на фактическое подчинение Белграда, либо в случае отказа Сербии — на войну.

Несмотря на то что русская философская мысль (Константин Леонтьев) весьма критически оценивала славянофильство российской внешней политики, которая нереалистически воспринимала прочность связей России с южнославянскими и западнославянскими государствами, официальный Петербург и лично Николай II считали себя морально обязанными защищать Сербию, чего бы это ни стоило.

По сути отчасти повторялась ситуация Крымской и Русско-турецкой (1877–1878) войн, когда Россия переоценила свои возможности. Был ли у нее иной выход?

Николай II пытался уклониться от войны. Но как он мог ответить на телеграмму (1 июля) сербского королевича-регента Александра: «Мы не можем защищаться. Посему молим Ваше Величество оказать нам помощь возможно скорее… Мы твердо надеемся, что этот призыв найдет отклик в его славянском и благородном сердце».

Николай ответил (14 июля): «Пока есть малейшая надежда избежать кровопролития, все наши усилия должны быть направлены к этой цели. Если же, вопреки нашим искренним желаниям, мы в этом не успеем, Ваше Высочество может быть уверенным в том, что ни в коем случае Россия не останется равнодушной к участи Сербии».

В тот день, когда в Белграде читали эту телеграмму, Австро-Венгрия объявила Сербии войну. С этого момента в России все считали, что нет иного выхода, кроме как объявить мобилизацию. Вслед за этим Германия тоже объявила мобилизацию, и поскольку за мобилизацией, по ее военным планам, должны сразу начинаться военные действия, то Германия мгновенно объявила войну России.

После этого Великобритания, выдержавшая паузу, тоже объявила войну Германии, которая никак этого не ожидала. Теперь Лондон имел все основания торжествовать по поводу своей дипломатической игры: Германия сразу оказалась в трудном стратегическом положении.

Что ж, российское общество восприняло войну с воодушевлением. И Шульгин не исключение. Огромные толпы вышли на улицы Петербурга. На площади перед Зимним дворцом народ опустился на колени, когда на балкон вышел Николай II. Все запели государственный гимн «Боже, царя храни!».

На чрезвычайной сессии Государственная дума единогласно проголосовала за военные кредиты.

Согласно всем законам стратегии российское командование в первые дни войны должно было отвести свои войска от границы, чтобы беспрепятственно завершить мобилизацию. Вместо этого, по настоятельной просьбе Франции, на которую был направлен главный удар германских сил, российское командование предприняло энергичное наступление в Восточной Пруссии, имея конечной целью Берлин. Немцы стали отступать, в Берлине началась паника. Однако быстрой победы не получилось.

Германский Генеральный штаб направил в кризисный район генералов Гинденбурга и Людендорфа, они сумели, используя местную развитую железнодорожную сеть, перебросить основную группу войск против наступающей с юго-запада 2-й армии генерала А. В. Самсонова. При этом немцы легко ориентировались в планах русских, так как те, психологически пребывая в прошлом веке, все свои сообщения передавали по радио прямым текстом без шифрования. 2-я армия была разбита.

Но павшие воины все-таки выполнили свою задачу: ценой жертвы они оттянули от Парижа два корпуса и одну дивизию немцев (одну пятую их сил), что не позволило Германии победить в битве на Марне. По германскому плану война должна была завершиться победой на 39-й день. Благодаря России этого не случилось. «Блицкриг» рухнул. Случилось то, что было вскоре названо «чудом на Марне».