— Тятенька-то поправился, — сказала Агафья. — Псалмы помогает читать. А то ведь до чего дошел: на запад начал молиться…

Квас нам Агафья разливала по кружкам из дареного кем-то кофейника с носиком. Мы догадались: посуда привезена от родни. «Выезд в свет», о котором разговор впереди, что-то в Агафье неуловимо переменил. Она и раньше держалась естественно и свободно. Теперь в сужденьях ее была уверенность. Речь, чуть улыбаясь, она украшала такими словами, как «Жигули», «электричка», «племянники», «баня», «трактор». Она опрятней была одета. В избе уже не пахло кошачьим пометом, пол подметен, стекла в окнах протерты. Самой заметной новинкой был тут будильник. И я видел: Агафья ждала, когда мы заметим часы. Дождавшись желанной минуты, она показала, как виртуозно владеет столь удивительным механизмом…

Вечером у костра состоялся обмен новостями прожитого года… О болезнях Агафья говорила с грустной улыбкой: «С белым светом-то попрощалась. Лежала холодная. Кошки от меня ушли. Всегда со мной спали, а тут ушли к тяте. Ну, думаю, без нас козлуха застынет, кошки застынут. Да вот Ерофей. А как кошки опять стали приходить спать, я подумала: поправляюсь…»

Агафья встречает наш вертолет…

Козлуха живет теперь в загончике одиноко — козла зарезали, Карпу Осиповичу на питание, когда Агафья в декабре уезжала к родне… Козлухой пристально сейчас интересуется здешний медведь. «Пришлось два выстрела дать», — сказала Агафья, сводив нас на место под кедром, где зверь объявился. Большая куча помета свидетельствовала: два выстрела произвели должное впечатление.

— А может, зарезать козу-то? Молока нет, чего ж кормить зря, — сказал Ерофей.

— Жалко. Привыкла. Да и навоз огороду…

Говоря о напастях этого года, рассказала Агафья о том, как чуть не умерли от грибов. «Всего-то по одному съели…»

Грибами оказались опята. Их раньше варили. Теперь же при соляном богатстве Агафья решила их засолить…

— Но прежде же надо сварить. Это же опята!

— Дык теперь будем знать…

Два марала, зимой попавшие в ловчие ямы, оказались хорошим подспорьем козлятине.

Вообще с едой проблемы здесь нет. Хлеб пекут уже не картофельный, а кислый, пшеничный, из муки, которой делятся геологи. Рыбы не стало. Но богаче теперь огород. И, конечно, щедра, как прежде, тайга. Правда, орехи — основной ее дар — собирать Агафье непросто. Залезая на кедры, нарвала этой осенью шесть мешков шишек. Ждет теперь ветра «тушкена» — после него шишки можно будет собирать на земле…

О том о сем неспешно шел разговор у костра… По моей просьбе для Института картофельного хозяйства прислала весной Агафья посылку. Теперь я мог рассказать, что картошка выросла в Подмосковье, что учеными сорт назван «лыковским»… Вспомнили уже третье посещение Тупика лингвистами из Казани. Агафья помнит всех по имени-отчеству. Рассказала, что днем казанцы помогали полоть огород, пилили и кололи дрова, а вечером подолгу и всласть говорили. По этим словам Агафьи и по письмам Галины Павловны Слесаревой из Казани я хорошо представляю, как интересны были эти вечерние разговоры для обеих сторон. Агафья знакомилась с привезенными неизвестными ей до этого книгами на старославянском («Без затруднения читала «Слово о полку Игореве», издание 1801 года»). Казанцы же добывали ценнейшие сведения по строю речи, прослеживали эволюцию языка Агафьи, появление в речи множества новых слов…

Главной, громадной новостью года была тут, конечно, одиссея Агафьи — поездка к родне.

Родня объявилась сразу, как только стало известно о Лыковых. И ее представители немедля тут появились: «Как вы живете! Давайте-ка к нам…» — приглашение принято не было.

Прошлой осенью, беседуя с Карпом Осиповичем, я заметил, как он подряхлел, и, вернувшись домой, написал родственникам: «Если вы их приглашали сердечно, подтвердите свое приглашение». Получив письмо, трое бородатых мужей из горного Таштагола немедля направились к Лыковым.

По письмам от Ерофея, Агафьи, по письмам летчиков и таштагольской родни я имел представление о путешествии, которое для Агафьи было, как написал Ерофей, «почти полетом на Марс». Теперь в разговоре Агафья все уточняла и проясняла.

Карп Осипович встретил гостей так же, как в первый раз: «Умирать тут буду». Агафья эту позицию не разделяла и стала проситься «съездить хотя бы в гости». Старик, как можно понять, был в сложном положении и прибег к дипломатии: де он и не против, «но благословения на самолет не даю». Это было «вето», наложенное на поездку. Но Агафья нашла в себе силы ослушаться: «Тятенька, хочу поглядеть, как люди живут».

Летчик В. Абрамов написал, как провожали Агафью в поселке геологов, как, крестясь, садилась она в самолет. «Держу штурвал, а краешком глаза слежу за ней — обычная пассажирка, ни страха, ни жалоб на самочувствие…»

Для Агафьи месячная поездка к родне, конечно, наиболее впечатляющая страница всей жизни. Она еще продолжает все переваривать и осмысливать. Несомненно, она хорошо поняла всю драму их прежней жизни. Мне она написала: «Месяц жила в тепле и в покое. Если б не тятенька, я бы там и осталась».

Много у этого таежного «Колумба» всяческих впечатлений. Как ни странно, не самолет, а поезд больше всего ее поразил. «Дом на колесах. Чисто. Постукивает. И бежит, бежит. За окошком все плывет, мельтешится…»

Увидела в этой поездке Агафья городок Абазу. Увидела Новокузнецк — «людей-то сколько, труб сколько!» Увидела Таштагол. Ехала потом в «Жигулях» и в санях…

Месяц прожила она в поселке у родственников, с 21 декабря по 21 января. Была обласкана всеми. «Четыре раза парилась в бане, доила корову, дите на руках держала. Окрепла, здоровьем поправилась».