«Господи, ей ведь всего двадцать два года!»

Главный врач дендарийцев тщательно обследовал ее и выдал медикаменты, замедляющие метаболизм. Теперь Таура ела только за двоих, а не за четверых. Год за годом врачи тянули жизнь Тауры наподобие тонкой золотой нити. И все же когда-нибудь нить оборвется.

Сколько ей осталось? Год? Два? Когда он в следующий раз вернется к дендарийцам, будет ли она жива? Поприветствует ли его официальным «здравствуйте, адмирал Нейсмит» на людях и весьма неформальным, чтобы не сказать грубым «привет, любовничек!» наедине?

«Хорошо, что она любит адмирала Нейсмита. Лорду Форкосигану такое не по плечу».

С некоторой долей вины он подумал о другой любовнице адмирала Нейсмита. Всем известной и признанной Элли Куин. Нет необходимости объяснять свою влюбленность в прекрасную Куин, настолько всем очевидно, что она ему подходит по всем статьям.

Если уж быть точным, то неверно говорить о том, что он неверен Элли Куин. Таура появилась раньше. И они с Куин не давали друг другу клятв и обещаний. Хотя он неоднократно и безуспешно делал ей предложение. Но она тоже любила адмирала Нейсмита. А не лорда Форкосигана. Одна мысль стать леди Форкосиган и оказаться навечно прикованной к планете, которую сама Элли иначе как «комком грязи» не называла, заставляла ее, рожденную на космической станции, с воплем бежать куда подальше или как минимум неловко просить позволения удалиться.

Любовная жизнь адмирала Нейсмита — в некотором роде мечта подростка: безграничный, иногда совершенно невероятный секс и никаких обязательств. Так почему же это вдруг перестало его удовлетворять?

Он любит Куин. Любит ее ум, ее напористость, ее кипучую энергию. Элли — лучший друг, какой у него когда-либо был. Но в конечном итоге она может предложить ему лишь… пустоту. У них не больше совместного будущего, чем было у него с Элен, привязанной к Базу, или у него с Таурой. Которая умирает.

«Боже, как мне больно». Перестать быть адмиралом Нейсмитом и стать снова лордом Форкосиганом — чуть ли не облегчение. У лорда Форкосигана сексуальной жизни нет совсем.

Майлз задумался. Так… когда же это началось, этот… пробел в его жизни? «Довольно-таки давно, по правде говоря». Странно. Он этого прежде не замечал.

Медово-золотистые глаза Тауры приоткрылись, и она одарила его сонной улыбкой.

— Проголодалась? — поинтересовался Майлз, заранее зная ответ.

— Угу.

Следующие несколько минут они посвятили приятному изучению длинного и разнообразного меню. Затем сделали большой заказ. Имея рядом Тауру, радостно сообразил Майлз, он может перепробовать практически все блюда, не рискуя оставить кучу недоеденной пищи.

В ожидании заказа Таура взбила подушки и, прислонившись к ним, села в постели. Глядя на Майлза светящимися золотыми глазами, она спросила:

— А ты помнишь, как впервые накормил меня?

— Да. В подземелье Риоваля. Мерзкой плиткой сухого рациона.

— Уж лучше сухой рацион, чем сырые крысы, должна заметить.

— Теперь я могу позволить себе кое-что получше.

— И насколько!

Когда людей спасают, они должны и впредь оставаться в безопасности. Разве нет? А потом мы живем долго и счастливо, верно? Пока не умрем. Но теперь, с этими конвульсиями, разве он может быть уверен, что Таура уйдет первой? Может, в конечном счете первым уйдет адмирал Нейсмит…

— Это была одна из самых первых моих операций. И в некотором роде до сих пор — одна из лучших.

— А это… для тебя это была любовь с первого взгляда?

— М-мм… по правде говоря, нет. Скорее, ужас с первого взгляда. Влюбился я через час или около того.

— Я тоже. Я по-настоящему влюбилась в тебя, когда ты за мной вернулся.

— Ты ведь знаешь… что изначально это была вовсе не спасательная операция. — Явное преуменьшение. На самом деле его наняли «положить конец эксперименту».

— Но ты превратил ее в спасательную. Мне кажется, это твое любимое занятие. Ты всегда радуешься, когда проводишь именно такие операции. Независимо от того, насколько скверно поворачивается дело.

— Не все награды в моем деле измеряются деньгами. Я вовсе не отрицаю, что получаю хороший эмоциональный пинок, когда пытаюсь вытащить кого-то совершенно отчаявшегося из глубокой-преглубокой ямы. Особенно когда все остальные считают это совершенно невозможным. Я обожаю производить впечатление, а публика всегда такая благодарная.

Ну, разве что кроме Форберга.

— Я иногда думаю, не похож ли ты на того барраярского парня, о котором ты мне как-то рассказывал. Ну, того, который дарил всем на Зимнепраздник печеночный паштет. Потому что сам его любил. И вечно огорчался, что никто не дарит паштета ему.

— Меня спасать не требуется. Как правило.

Прошлогоднее пребывание на Архипелаге Джексона было достопамятным исключением. Только вот в его воспоминаниях об этом эпизоде имелась огромная трехмесячная дыра.