Кармакчинский район официально не относился к местам с тяжёлыми климатическими условиями. Доходило до маразма: две площадки, находившиеся на расстоянии трёх километров, имели разные льготы. На одной из них год шёл за полтора, и это порождало лицемерие и двуличие. Все, как коммунисты, «не могли быть в стороне» и просили их туда перевести. В конце концов, власть сдалась и объявила район зоной стихийного бедствия. Все вопросы решали из Москвы люди, никогда там не бывавшие.

Я быстро смекнул, что казахи, как и прочие граждане СССР, никаких прав не имеют и ограничены в передвижениях. Я мог позволить отдельным избранным семьям кочевать вокруг воинских частей, что давало им неоспоримые преимущества. С воинскими частями вёлся интенсивный обмен. Прапорщики носились по пустыне на машинах, как сейчас продавцы по электричкам. Ценился брезент. Как-то с заправщика — цистерны с жидким кислородом — украли прорезиненный тент. Нашли на юрте… Колёса для «ЗИЛов» и масло шли на машины совхозных бастыков. Солдаты тащили всевозможные предметы вещевого довольствия. Можно было увидеть казашку, одетую в телогрейку с протравленной извёсткой надписью на спине «Шестая рота». Советская оккупация коренным образом изменила быт кочевников. Перейти назад от солдатского бушлата к чапану и бешмету им будет непросто. Я так и не видел «апу» в халате. Даже на Украине не смогли сразу вернуться к вышиванкам.

На почве обмена доходило и до злоупотреблений. Вместо говяжьей тушёнки неискушённым кочевникам подсовывали аналогичные по весу и внешнему виду консервы «Щи-Борщи». Казахи оберегали незаконно добытое имущество от моих набегов, зарывая его, (и даже ружья), в песок, подальше от юрты. Основным платёжным средством у казахов была водка. Ценность последней особенно возросла в период антиалкогольной кампании, когда стали проводиться специальные рейды. Обычно водка хранилась в какой-нибудь мазанке на отшибе. Ящики прикрывала кошма, на которой возлежала какая-нибудь ветхая «апа»; никаких иных функций по хозяйству она уже выполнять не могла, ей не доверяли даже внуков нянчить. Процесс обмена протекал примерно следующим образом: «апа» лежит на спине, со сложенными на груди руками, почти холодная.

— Апа, арак бар?

— Десять рублей, тебе много?

«Апа» из-под себя достаёт бутылку и лежит дальше. Когда вместо денег стали всучивать облигации, деньги брал сопровождающий.

Советские органы на местах выполняли функцию колониальной администрации. Одни требовали справки, другие их выдавали. Все кочевники были прописаны в посёлке Кармакчи, по улицам Абая Кунанбаева, Момыш-Улы и Шевченко. Одна из них плавно перетекала в другую. Так как мазанки были построены в шахматном порядке, не зная казахского языка разобраться было невозможно. Впервые после покорителя Туркестана Перовского, я потребовал с местных документы, чем поверг всех в изумление. Казахов после войны никто толком не ущемлял. Я даже видел пастуха с партбилетом. Подобная свобода — положить на власть — в тридцатые годы была невозможна. Даже во времена Сталина паспортов у местных не было: куда казах убежит в пустыне? Совхоз в степи — не древне-египетский ном, не административно-хозяйственная единица, а место, куда он был прописан.

Свидетельства о рождении выдавались казашатам при поступлении в школы. Там бедных детей пробовали приучить сидеть за столом, они, конечно, разбегались обратно в кочевья. Но свидетельства выдавали всем. Беспаспортных волокли в комендатуру, на гауптвахте их кормили свининой. На третий день правоверный, как миленький, ел «шашка» с перловой кашей и (невиданное!) впервые в жизни мыл полы. Если я ещё скажу, что в политмассовое время они учили текст присяги и первые шесть статей устава внутренней службы, вы мне вообще не поверите. Не удивительно, что казахи живо интересовались, не привезли ли родственнки его паспорт и ясак.

Нужно понять, что ясак — это не взятка, а ритуал с похлопываниемями и пожиманием рук. Чем больше ясак, тем выше начальник. Любимые ханы накладывали такие подати, что, случалось, оставались без подданных по вине черезмерного усердия подчинённых. Те просто вымирали.

Искусству обращения с восточными людьми меня обучил подполковник Абельгазин Карим Абельгазинович, начальник штаба полка, впоследствии военный советник президента Назарбаева. Гонял он меня немилосердно, да ещё приговаривал:

— Можешь ещё сказать «блад нерусский», но к утру чтобы было сделано.

Сейчас бы в ту среду, я бы им показал суверенитет, обложил бы такой данью — манаты бы несли мешками.

Меня боялись. На Востоке нет такого понятия, как уважение. На Востоке вообще нет ничего хорошего: долбанутая страна, долбанутые люди… Жить в песке, родиться и умереть на кошме… Вы бы смогли?

«Той» в простонародье — это повальная обжираловка для мужиков (если пускать ещё и баб, продуктов на всех не хватит).

Водку пьют пиалами, нажираются, что свиньи. Вообще, пьяный казах — это нечто. Казахская кухня меня не прельщала. Тот же бешбармак — мясо с шерстью и порезанные треугольниками куски теста. Всё это заправлено луком и сварено в котле сомнительной чистоты. Единственное, что я ел смело и с удовольствием, это баурсаки — простое тесто, зажаренное в кипящем сливочном масле. Можно есть сколько угодно и не брезгуя — мне их доставляли завёрнутыми в платок. Толпа лежит, жрёт это мясо с блюда, запивает араком. Самый крутой ритуал, когда достают баранью голову и начинают делить. Уважаемому гостю дают глаз. Прапорщик Козятинский, прежде чем заглотнуть глаз, выпил пиалу водки (это почти бутылка), потом запил его ещё двумя, чтобы не вырвать. Так как отрыгивать водкой — непозволительная роскошь, прапорщик свалился, как сноп. Когда проснулся — остались только мослы. Очень жалел, что проспал весь той.

Акыны поют, пока голос не потеряют, кто кого перепоёт. Молодёжь одета кто в фуфайку, кто в офицерские галифе, «кыз», девушки, — в исподнем. Все скачут на разномастных лошадях. Кроме скачек, культурная программа обычно состояла из козлодрания. Это мероприятие было запрещено советской властью в тридцатые годы, но потом возродилось по недосмотру. Всадники таскают освежёванного, выпотрошенного барана. Победитель получает его в награду и варит вместе с пылью и конским потом. Вымыть что-либо в пустыне — проблема, да и в голову никому не приходит.