— Мужики, всё что здесь говорили, это хуйня…

Поддатый, веселый, свой человек; от блядей, наверное, приехал. А уж когда отодрал двух спавших в первых рядах майоров со стёртыми пуговицами и отвисшими галстуками, все враз воспряли духом.

— Как еда?

— Хорошая, но боязно с ножа-то есть.

— С завтрашнего дня будете питаться в офицерской столовой.

Народ возрадовался, на ужин пошли галдя, на официанток не косились, ели все подряд, без ножей. Вечером я сиганул на газон второй раз, провели военный совет:

— Может, ничего плохого из этого и не выйдет.

Начальник политотдела оказался великим психологом: нельзя выделять из народа его часть. Теперь мы были в своем коллективе. То, что за спиной стоит очередь и сзади кроют ёбом, успокаивало. Оглянешься: все в порядке, с подносами через головы лезут. Еда тоже привычная: свекла варёная, яйцо под майонезом. И плешивые начали нравиться, безобидные ведь мужики, с трибуны не матерятся. Мы уже об учебе не думали, стало ясно — нас не убьют, в Китай не пошлют, ну, читай, помучай лекциями. Уже и Голуб начал придремывать, поглаживая пузо. Конспектировать перестали.

На третий день ясность внес полковник в генеральских туфлях (что означает — на генеральской должности). Разъяснил, что мы здесь находимся в распоряжении Военного Отдела ЦК КПСС, Управления спецпропаганды и ведения психологической войны. Но так как мы попали, наконец, в нормальные условия, то могли выдержать все, что угодно, благо, иммунитет к знаниям был железный. Однако, к нашему ужасу, в конце дня начали проверять конспекты. У некоторых не было нарисовано ничего, кроме голых баб; у домовитых ещё письма женам; Хабаров, тот любил рисовать солдатскую задницу со свисающим членом над унитазом. И эту публику бросили на борьбу с империализмом. Но, думаю в Ленгли сидела такая же, иначе бы они в 1985 г. не договорились. Попробуй договориться с тем же японцем, который все принимает всерьез.

Нам вправляли о том, что мы являемся бойцами психологического фронта и будем вести борьбу с империализмом, а для этого надо тренироваться в своих коллективах. Услышав об этом, каждый вспомнил свою часть и загрустил. Как их доведешь после всего? Чтобы народ действительно восстал брат на брата, людей нужно ссорить на почве еды, а не работы. Я таки сумел натравить всех прочих на узбеков, когда в столовой пошел слух о том, что узбеки едят котлеты, а остальным дают разваренную, и притом не порционную говядину. Народ загалдел. А когда ещё вынесли миску котлет, заранее зажаренных в санчасти, народ начал роптать. Узбеки в кои-то веки вздумали отмахиваться, это их и сгубило. Началось побоище. Майор Гришин — дежурный по части, несусветный дурак, вместо того, чтобы уйти в курилку, решил вмешаться. У него сорвали пистолет вместе с кобурой и бросили в туалет. Три дня откачивали, пока нашли. Он все это время писал объяснительные и плакал. У некоторых закралось подозрение, не сам ли украл, тем более, что тот путался в ответах на простые вопросы.

— Так слева сорвали или справа?

Добро, ещё с кобурой.

Я в таких случаях никогда не вмешивался, знал: потерпевших доставят в санчасть, а зачинщиков — ко мне в комендатуру. Гришин вообще был чмошный; один прапорщик дочиста обобрал его каптёрку. Как-то ходит он по площадке:

— Они тут вчера висели…

— Кто висел?

Отмахивается. Наконец, сам командир части заинтересовался:

— Кто висел-то?

— Да штаны мои. Кто-то украл.

Когда садились в мотовоз — сразу засыпал, как и на любом совещании. Не знали куда деть — не пил, не курил, выгнать со службы за «аморалку» нельзя, все исполнял честно, но наоборот. Раз вырыл траншею под кабель глубиной 4 метра. Или он «косил». Отправили в Москву, туда сплавляли самых отпетых дураков. Майор Коробко трахал его жену, говорил — такая-же.

Закат полигона неразрывно связан с личностью майора Кобелева. Глаза голубые-голубые, по-детски бессовестные. Сам он не был склонен к питию, но благодаря спирту успешно убирал конкурентов по расхищению воинского имущества. В том числе и командира полка Захарова, которого он споил и уволил. Чуваш оказался недалеким. Воинский путь Кобелева был прям и доблестен. Безо всякого военного образования, он за спирт купил майорскую должность начальника МТО. Там, на складе, были даже медные гвозди и круги воска. Кобелев сперва не знал куда все это деть, пока не наступила эпоха кооператоров.

Перестройка окончательно подорвала материально-техническую базу РВСН. Вековые свалки вдруг оказались Клондайком цветных и редкоземельных металлов. Сначала разграблению подверглись заброшенные старты, потом в ход пошли и боевые. Эту жилу открыли государственные преступники, начавшие продавать кабель корейцам. Первыми пали магистральные кабеля СНЭСТ, СМК ПВБ и СМК ПВК и другие. В караулах солдаты рубили кабеля на рельсе пожарным топором на куски сантиметров по тридцать. Обрубки бросали в бочку и поджигали. Полихлорвиниловая оболочка и смола выгорали; оставался медный провод, который перевозили на 141-ю площадку, находившуюся в распоряжении начальника штаба полка Гриднева (кличка «Слива»). Сначала там была бахча. На площадке испытывали пироболты, и он на этом поднялся, потом обустроил небольшой медеплавильный заводик — изготовлял медные слитки, насыпая внутрь для веса кварцевый песок, и продавал корейцам. Жены из экономии он не заводил, у него не было даже гражданской одежды. Когда прибыли иностранцы и всем приказали явиться в штатском, он прибыл в рубашке без погон и форменных брюках. Командир полка орал:

— Тебе что, тридцатку дать, чтоб ты себе штаны купил?

Сами иностранцы смеялись над этими наивными попытками скрыть военный характер советских космических программ. Раздавали альбомы с цветными фотографиями, сделанными со спутников, на которых были видны все военные объекты. Резкость изображения была такая, что блестели даже звездочки на офицерских погонах. Глядя на толпы людей в черных робах и солдатских ботинках, бредущих в пятидесятиградусную жару, шпионы из ЦРУ недоумевали: неужели и здесь у них зэки? Один дотошный француз подошел к «гражданскому» в черной робе и на хорошем русском спросил: