Китаец заложил руки за спину и побрел дальше, глядя куда-то вверх. Говорил он ровно, неэмоционально, и от его неспешности и мягкого, доброжелательного голоса веяло таким покоем, что даже среди окружающего рева и сутолоки дух Василия пришёл от него в умиротворенное расположение.

Однажды, когда я уже умер, вспомнил детство, – продолжил он после минутной паузы. – У нас во дворе был небольшой склад. Он остался ещё с тех времен, когда мой отец не был богат. Этот склад был очень темным, приходилось зажигать светильник, чтобы найти в нем нужную вещь. Но я любил заходить в него без света, на ощупь: я знал его достаточно хорошо, знал, где что размещается, и бродил по нему, превратившись в осязание. В темноте каждое ощущение, каждый звук, каждый пробившийся луч света приобретает смысл, особую сакральную важность. Я осторожно протягивал руку, чтобы лишь дотронуться до предмета, почувствовать, узнать его, догадаться, где я нахожусь, и мне это очень нравилось. Когда я это вспомнил, то понял, что и жить нужно так же – на ощупь. Быть внимательным ко всему, что тебя окружает сейчас, чувствовать вкус, дуновение ветра, звуки, мягкость сидения… Научиться ценить то, что есть, ведь кто умеет наслаждаться малым – тот владеет всем. Само явление имеет мало значения. Гораздо важнее наше отношение к нему: и кусок черствой лепешки в голодные годы может быть слаще меда в эпоху благоденствия. И еще одно: не впадай в крайности, держись срединного пути.

Хм, – задумчиво хмыкнул Василий, невольно копируя походку и поведение своего собеседника, – только как его найти?

Посмотрите на этих состязающихся, – снова остановился и указал в сторону постамента китаец. – Они должны постоянно прислушиваться: если один из них приблизится к краю, он почувствует жар, а, почувствовав жар, он не должен стремглав бросаться в другой конец, потому что и там его ожидает огонь. Чувствуй себя, слушай мир, ведь для того и горит огонь, чтобы знать, где край.

Василий остановился. Как человек, изможденный зноем пустыни, лишь почует влагу и тут же в нём просыпаются силы и бодрость, так душа священника вновь наполнилась светом, а вместе с ним появился и испуг – вечный спутник последней надежды. Испуг того, что вот сейчас что-нибудь произойдет, и он навсегда потеряет своего нового знакомого. Нет, этого никак нельзя было допустить!

Научите меня! – попросил он громко, голосом, одновременно выражавшим мольбу и восторг.

Чему?

Этому, – развел руками Василий, покачивая головой в растерянности и судорожно подбирая слово, которое бы в точности выразило всё то, о чем ему говорил собеседник. – Чувствовать себя, мир… Мудрости. Позвольте мне остаться с Вами, я хочу стать Вашим учеником!

Тебе нельзя оставаться здесь, – озабоченно ответил китаец. – Твой дух слишком неспокоен для этих мест. Чтобы обрести покой в душе, нужно сперва навести порядок в голове. А у тебя слишком много мыслей. Пустых мыслей, они постоянно крутятся у тебя здесь, – он постучал пальцем по виску. – Отбрось их все: они засоряют наше сознание, крадут нас от мира и от правильных мыслей.

Он немного подумал и сказал:

Идём. Я знаю, что тебе нужно.

Он вывел Василия с площади и, указывая вдаль вглубь Ада, сказал:

Видишь ту высокую гору? Иди в этом направлении, но держись по правую сторону от неё. Там ты найдешь то, что тебе нужно.

Китаец снова приятно улыбнулся и поклонился Василию, а тот, сердечно поблагодарив, воодушевленный пошел в указанном направлении. Куда он шел, что должен был найти – для Василия это была загадка, но это даже было увлекательно.

По земным меркам он шел уже несколько дней, и с каждым шагом в нем возрастало опасение, что он уже прошел мимо ТОГО, ради чего покидал знакомые дворцы, портики, галереи, беседки и приближался к мрачным землям «дикого» Ада. Вот уже и гора оказалась позади, и люди стали мрачнее, безразличнее, угрюмее, и вместе с ними, казалось, мрачнело само небо. Василий все чаще останавливался, внимательно вглядываясь во всё, что могло бы пролить свет на его тайну.

Что он ищет? Может быть, за этим камнем пещера, в которой ему стоит уединиться, как отшельнику, и провести годы в безмолвии? Или, может, нужно присоединиться к этой сидящей бездумной, почти отупевшей группе людей, чтобы научиться избавляться от лишних мыслей? Или же в этом неприметном доме хранится древняя библиотека с тайными знаниями? Что ему нужно найти? Или кого? Он вглядывался в лица прохожих, одиноких или окруженных толпой, надеясь найти в них своего нового учителя, но все догадки вызывали у него сомнения.

«Раз он не сказал, что мне нужно, значит, я признаю ЭТО сам, как только встречу, – размышлял Василий. – А, может быть, смысл моего путешествия – само путешествие? Может быть, так я смогу заглянуть в свою душу? Как он бишь говорил? Слушать самого себя». И Василий начал шагать увереннее, но и эта уверенность угасала. Воодушевление, полученное в разговоре с китайцем, почти всё выветрилось из него, и опять возвращались озлобленность, отчаяние, равнодушие и, вместе с тем, желание обжорства, выпивки и вульгарного поведения.

Неожиданно впереди раскинулась строительная площадка, на которой работали более сотни душ. Зрелище это было для Василия удивительно тем, что обычно всё, что ни было в Преисподней, появлялось само собой: еда всегда была на столах, вино не уменьшалось в амфорах и кувшинах, и даже светильники никто никогда не заправлял. Так же и к зданиям Василий относился как к данности, и тут нате – стройка.

Среди строителей выделялась одна фигура со свитками, управлявшая всем процессом. Это был грек, причем «древний», по крайней мере, так можно было заключить по посеревшему гиматию, закрывавшему его тело, и сандалиям, тонкими ремешками опутавшим его ступни и щиколотки. Светлая коротко стриженная голова, аккуратная круглая бородка, окаймлявшая лицо от уха до уха, и прямая линия носа, переходившая в лоб, укрепляли это предположение.