Шрифт:
Мы вцепились друг в друга мертвой хваткой, нос к носу, тяжело дыша, пунцовые от злости, готовые начать драться в следующую секунду.
– Засранец!
– М…!
Я вырвалась из цепких пальцев Прошки и бросилась в сторону пышных елок.
– Эй! Ты куда?
– Куда надо! – огрызнулась я не оборачиваясь.
В длинном платье и тяжеленной шубе поверх него брести по сугробам еще то удовольствие. Снег мигом набился в сапожки, пару раз я провалилась по пояс, но назад не повернула.
– Катька, вернись! Тихий сказал на месте сидеть!
– Отцепись! Я сейчас.
– А зачем ты?
– Надо мне.
Мне и впрямь было очень надо, очень-очень надо было присесть под елочкой с определенной целью. Ну, не при мальчишке же мне это делать, правда?
Елка была здоровенная, разлапистая, со снежными шапками на ветках – прямо хоть на новогоднюю открытку. И под ее нижними ветками было сухо и весьма уютно, но, как тут же выяснилось, слишком мало места для девушки в средневековой одежде. Поэтому я, немного повоевав с юбками, присела снаружи, убедившись, что Прошка меня не разглядит. Присела, расслабилась, полегчало мне, как это всегда бывает.
И вдруг кто-то схватил меня за плечи, пребольно уколов. Я только и смогла, что ойкнуть. Это были еловые ветки, они словно чьи-то очень сильные руки сначала дернули за косу назад, а когда я упала на спину, подхватили, сдавили и потащили куда-то наверх, все выше и выше.
– Прош… Помог… А!
Хвоя, словно живая, лезла мне прямо в рот, я отплевывалась, но кричать не могла – ветки так сильно сдавливали грудь, что ни вдохнуть, ни выдохнуть. Я хрипела и пыталась кое-как отбиваться, но куда там! Меня вертело, кидало и дергало в разные стороны, а потом взбесившееся дерево, заскрипев каждой своей щепочкой, наклонилось и передало добычу другой такой же ожившей елке. Эта со мной вообще не цацкалась – ухватила посильнее за одну ногу, раскрутила и кинула, словно куклу или мячик. И тогда я полностью утратила человеческое достоинство, а заодно и остальные свойства разумного существа, в одно мгновение превратившись в обезумевшее, визжащее от ужаса дикое животное, которое, однако же, твердо знает: ему конец.
Глава 8
«В лесу родилась елочка»
Катя
Деревья передавали меня друг другу, словно эстафетную палочку, унося все дальше и дальше в лес. А следом летела стая сорок, и их пронзительное стрекотание заглушало мои крики о помощи.
Я чуть не умерла, но лучше бы я все-таки умерла, чтобы не очутиться где-то… Где-то в дремучей страшной чаще, в окружении древесных монстров, распятой на исполинской сосне и намертво спеленутой колючими ветками, точно муха паутиной. Ни пошевелиться, ни пискнуть я не могла, настолько крепко держало меня дерево. К счастью, не только за руки и за ноги, но и за пояс, иначе через несколько часов меня постигла бы участь всех распятых – мучительное удушье. С другой стороны, солнце садилось, мороз усиливался, и к утру я бы превратилась в сосульку. Нет, я в этот момент совершенно спокойно размышляла о смерти, и она меня ничуть не страшила. Переохлаждение плавно перейдет в сон, и – прощай, Катерина, земля тебе пухом! Впрочем, насчет земли, это я оптимистично раскатала губу. На соседнем дереве уже висела мумия в истлевших тряпках, на другом – еще две, но маленькие. Дети? Или тела расклевали-растащили сороки, которые расселись на соседних ветвях? Издалека было не разглядеть, а я не могла шевельнуться, потому что стоило двинуть пальцем, как в тело со всех сторон впивались иголки.
– Ка-тя! Катюш… Ты живая?
Где-то совсем рядом находился Прошка.
– Тише, тише, не зли их, – просипела я. – Тшш!
Хищные елки тут же отреагировали сеансом иглотерапии и удушения, я слышала, как тоненько пищит от боли Прошка. Теперь, когда рядом ребенок, скулить было как-то неудобно, поэтому я терпела и старалась утешить мальчишку, шепча:
– Не бойся, Прошенька, скоро Диху придет, расколдует эту нечисть, и все будет хорошо.
В ответ бедный ребеночек выматерился, как… как сапожник. Хотя, может, это он так пытался чертовщину разогнать? А что, старый проверенный метод, как утверждают этнографы.
Я посылать подальше сосну-тюремщицу не стала, а решила осторожно осмотреться вокруг, пока совсем не стемнело. И снова любопытство пребольно ударило по нервам, превратив меня в комок ужаса.
Деревья-монстры стеной окружили небольшую полянку, густо утыканную разной высоты кольями с насаженными на них черепами. Выбеленные солнцем, дождем и снегом, они по большей части были человеческими, но я разглядела и звериные. Аккуратненькая тропинка, протоптанная между сугробами, вела к… Нет, не к избушке на курьих ножках и не к традиционному дому мертвых, а к землянке с трубой, торчавшей из почерневшего снега. Сизый дымок поднимался вертикально вверх и даже издалека пах чем-то мясным, сладковатым и пряным.
«Диху, миленький, спаси! – мысленно подвывала я. – А то ведь съедят нас тут с Прошкой! Поторопись, ирландский бог!»
Сороки, кстати, очень беспокоили. Они сидели на ветках, как приклеенные, и таращились на меня своими маленькими блестящими глазками.
– Кыш, кыш отсюда!
Как же! Так они меня и послушались! Наоборот, злые птички зашевелились и стали подбираться ближе. Шажок за шажком, с ветки на веточку, прыг-скок, они медленно и уверенно окружили меня. Птичий взгляд, он такой – динозаврий, абсолютно бесстрастный и очень внимательный, от него как-то сразу становится не по себе. Эти черно-белые твари примеривались к моему мясу, к самому вкусному – к глазам, и ждали только команды начать пиршество. А пока, без приказа, они нервно вскрикивали и топорщили перья. У страха глаза велики, это верно, но мне все время чудилось, будто клювы их полны острых зубов.
«У рыбов… то есть у птицов нет зубов, – уговаривала я себя. – Я же где-то читала, что у птиц отключен «зубной ген». Просто чудятся и мерещатся всякие ужасы».
И тогда, чтобы я не строила иллюзий, одна из сорок решила попробовать меня на несуществующий зубок, откусив кусочек кожи на пальце.
Вопль застрял в горле пылающим комом. Меня уже начинали есть, а я даже кричать не могла.
Диху
Связь с эмбарр дрогнула, натянулась, зазвенела, как канат, что вот-вот порвется, обожгла чужим ужасом, чужой болью, которые… Нет, не чужой! Увы, не чужой. Это была его боль, его ужас. Его эмбарр!