Шрифт:
Он рассмеялся и, взяв у нее чехол, сел обратно в кресло. Потом расстегнул его и приподнял крышку:
– Боже мой, это настоящее чудо!
– По странному совпадению, ее тоже зовут «Джейн».
– Ну, – произнес Калеб, извлекая гитару из чехла, – тогда ничего удивительного, что она такая красивая.
Он положил чехол на пол рядом с креслом и ласково погладил гитару, в черном лаке которой отражались язычки пламени.
– Я не уверена, что она не хуже той, к которой ты привык, – сказала она, – но продавец в магазине расхваливал ее. А у него на шее были вытатуированы ноты, так что я решила, он знает, о чем говорит.
– Это отличная гитара. Даже лучше той, что у меня была. Но я никак не могу ее принять, Джейн. Это слишком для меня.
– У тебя нет выбора. Это подарок.
– За что?
– Ни за что. Как может быть подарок за что-то, глупенький? Подарки дарят просто так.
– Хорошо, тогда я заплачу за нее из моего заработка.
– Ну уж нет! – отрезала Джейн. – Не смей пытаться лишить меня радости. Это подарок, и больше мы с тобой этот вопрос не обсуждаем. Если хочешь чем-то отблагодарить меня, можешь сыграть мне какую-нибудь песню.
Калеб взглянул на нее, и его лицо озарила такая улыбка, что у Джейн, несмотря на ненастье, стало тепло на душе.
– Спасибо, Джейн, – произнес он растроганно. – Мне еще никто и никогда не делал такого подарка.
Джейн почувствовала, что краснеет.
– Сыграй что-нибудь, – предложила она.
Калеб склонился над гитарой и принялся наигрывать мелодию, которую Джейн никогда раньше не слышала, однако она почему-то навела ее на мысль о грустном ноябрьском дне. Калеб долго перебирал струны, приноравливаясь к новому инструменту. Время от времени он вскидывал голову, но взгляд у него при этом был отсутствующий, устремленный куда-то вдаль, далеко за пределы стен гостиной Джейн. Потом он запел.
Не знаю, как все исправить,Не знаю, с чего начать.И даже если ты сейчас все слышишь,Я не уверен, что это правильно.Ведь причинить тебе боль – значит убить меня.И вместе нам быть не суждено,Как мы мечтаем в одиночку.Я ищу утешения в выпивке,Уткнувшись в свой стакан.Пытаюсь не думать.Но наша история еще не завершена.В ту ночь, когда ты впустила меня в свою жизнь,Мне некуда было идти.Я пытался вырваться из отцовской ловушки,И это было так давно.Наше прошлое судят,Наше будущее ускользает прочь.Ты разбудила меня своей улыбкой,И взошло солнце.Но безмолвный крик страхаПрокрался, как вор.Августовская надежда умерла,Ветер унес ее вместе с листвой.Мы только и делали, что ругалисьИ пугали друг друга концом.Слова ранят мое сердце,Но я повторяю вновь:Не знаю, как все исправить,Не знаю, с чего начать.И даже если ты сейчас все слышишь,Я не уверен, что это правильно.Ведь причинить тебе боль – значит убить меня,И вместе нам быть не суждено,Как мы мечтаем в одиночку.Нам вместе быть не суждено,Как мы мечтаем в одиночку.Закончив петь, Калеб некоторое время сидел неподвижно, склонившись над гитарой. А когда наконец поднял глаза, в них стояли слезы.
– Это было прекрасно, – подала голос Джейн, растроганная до глубины души.
– Спасибо. Рад, что тебе понравилось.
– Кто ее написал?
Он положил гитару в чехол:
– Я.
На мгновение Джейн лишилась дара речи, одновременно пораженная тем, что этот мальчик написал такую песню, и охваченная смутной завистью к чувствам, которыми проникнуты эти стихи. Интересно, кому они посвящены?
– Похоже, та, про кого написана эта песня, разбила тебе сердце.
– Я был совсем юным. В юности сердца разбиваются легко.
Джейн сидела в кресле и смотрела, как на лице Калеба играют отблески огня. Ей хотелось узнать побольше про песню и про его первую любовь, но тут в дверь позвонили.
– А вот и пицца! – провозгласила она, поднимаясь. – Надеюсь, ты любишь пеперони с грибами.
Джейн выдала разносчику десять долларов на чай за то, что не испугался грозы, и с коробкой вернулась в гостиную. Они принялись за еду, сидя перед камином. Порывы ветра бросали струи дождя в окно, время от времени сизое небо озаряла вспышка молнии, а следом за ней доносился отдаленный раскат грома. В камине потрескивали поленья.
Калеб принялся выковыривать из своей пиццы шампиньоны.
– Это только потому, что я выразила надежду, что ты их любишь? – расхохоталась Джейн.
– Я терпеть не могу грибы, – покачал головой Калеб. – С самого детства.
– Как можно не любить грибы?
– Очень просто. Они склизкие и противные. Ты лучше скажи мне, как можно не любить ежевику?
– Ну, лично я пока не видела, чтобы кто-то ободрал себе руки о грибы так, как ты сегодня ободрался о ежевичные ветки. И это тебе еще повезло, что они сейчас не цветут, иначе тебя в придачу покусали бы пчелы, а все ладони были бы в ежевичном соке. Я не шутила, когда говорила про перчатки. Я хочу, чтобы ты их надевал.
– Да, мамочка.
– Не смешно.
– Я просто пошутил. Можно мне еще кусочек, пожалуйста?
– Вот, держи, тут как раз побольше грибов, как ты любишь.
Когда с пиццей было покончено, Джейн вскипятила воду и сделала им по чашке какао, а Калеб тем временем подкинул в камин поленьев. Вернувшись в гостиную, Джейн обнаружила, что Калеб перебрался с кресла на диван. Она протянула ему кружку с какао и двинулась к своему месту, но он похлопал ладонью по дивану рядом с собой:
– Посиди со мной.