Шовель замолк, проверяя, верно ли он описал тогдашнее свое состояние.

— Да, все было именно так. Таладис высадил меня на Елисейских полях. Я пошел к «Драгстору», потому что там было светло, были люди, соблазны. Но перво-наперво я заперся в кабинке туалета и пересчитал деньги, Девять тысяч швейцарских франков и тысяча французских. Должно быть, на лице у меня читалась победа, потому что в зале оборачивались женщины. Я выделялся среди скучающих масок, которые напяливают на себя нынешние мужчины. Но я твердил: будь начеку, Шовель. Тебе дан второй шанс, не упускай его, иначе все будет кончено — на сей раз уже навсегда… Я прошел как Парсифаль по Елисейским полям, купил подарки для матери и отца и явился на улицу Каморой. Заснул я около пяти утра. А в девять с совершенно идиотской ухмылкой вошел в свой кабинет на набережной Бранли. На столе лежала записка директорской секретарши: «Директор ждет вас в 11.30». Я с удовольствием затянулся сигаретой — еще было время, нет, не для раздумий, а чтобы как следует насладиться предстоящим разговором. Чиновнику редко когда выпадает такой триумф. На бланке министерства я написал письмо в Женеву. Затем, растягивая удовольствие и останавливаясь на каждом слове, я составил прошение об отставке.

Через день я получил ироническое письмо директора, уведомившего меня, что прошение об отставке будет удовлетворено и он с большим интересом станет следить за моей будущей карьерой. Что означало: любезнейший Шовель, вы теперь в черном списке и через год будете ночевать с клошарами под мостом. С той же почтой пришло письмо из Женевы: в субботу на мое имя забронирован номер в отеле «Резиданс». — Шовель взглянул на собеседника. — Я был уверен, что отныне начинается новая жизнь. Это сидело во мне как болезнь.

— Почему вы зовете это болезнью? Еще в Древнем Египте верили, что человек проживает несколько жизней. А сильные потрясения неизбежно порождают такое ощущение.

— С вами легко быть откровенным. Иначе бы я не стал рассказывать, каким был болваном в то утро, отправляясь в Орли. Представьте, что до этого я не летал на пассажирском самолете. Ритуал отлета я — переживал со страстью неофита, вступающего в храм… Женева выглядела серебристо-серой, безмятежной, как долгое счастье. «Резиданс» оказался старой уютной гостиницей с садом. У портье меня ждало запечатанное письмо: «В пять пополудни в номере» Я погулял по городу, складывая впечатления, как камешки мозаики. Меня радовало, что я буду работать на швейцарских банкиров. Ваш министр Джордж Браун еще не успел обозвать их «цюрихскими гномами».

— Какая нелепость! Несчастья Англии происходят по вине не цюрихских гнномов, а карликов с Уайтхолла.

— Их французские коллеги тоже не семи пядей во лбу… Короче, Женева развеяла последние остатки моих сомнений. Скрытное поведение Клейна и Таладиса не наводило на мысль об опасности. Да и что особенного предложили они!.. В пять часов Клейн без стука вошел ко мне в номер и пригласил осмотреть город. Два часа спустя я вернулся. Но теперь все представало в ином свете. Клейн сказал:

— Секрет наших банковских операций — это не только вопрос техники, месье. Это еще и моральная обязанность. Финансовый успех подарил мир и богатство крохотной стране, а швейцарские банки финансировали возрождение континента в масштабах, равных «плану Маршалла»

Отставленный от места, брошенный на произвол судьбы, я мало интересовался проблемами спасения мира. Но всегда приятно чувствовать себя морально чистым, когда это ничего не стоит. Промыв мне мозги, Клейн перешел к конкретным инструкциям. Три дня мне надлежит прожить в «Резиданс», разыгрывая из себя туриста. Во всех крупных отелях, учил Клейн, есть осведомители. Правда, они ведут себя осторожно и не беспокоят богатых клиентов. В среду я отправлюсь в Амстердам. Поездом — авиапассажиры легче запоминаются. Там я явлюсь по такому-то адресу к одному респектабельному голландцу. У него я буду жить шесть недель, в течение которых он преподаст мне основы рекламного дела и введет в тонкости собирания конфиденциальной информации. Бывшему энарху не так уж трудно освоить это ремесло. По возвращении в Париж я получу в банке заем для открытия небольшого рекламного агентства. Это будет оправдывать мои частые контакты с прессой, промышленными кругами и деловыми людьми. Было сказано, что если я проявлю умение и инициативу, то обрету твердое материальное положение с широкими перспективами на будущее.

— Я знаю, что вы блестяще справились с программой А когда вы заметили, что фокус со швейцарским банком послужил лишь приманкой?

— Очень поздно Разумеется, когда год спустя я проходил переподготовку, от меня не скрывали, что речь отныне пойдет о разведывательной работе Но без экономических сведений немыслимо международное финансирование. Промышленным шпионажем занимаются все крупные концерны. Я однажды вычитал, что во Франции действуют двадцать тысяч тайных агентов, причем девяносто процентов — в экономической сфере. В первом ряду стоят наши славные союзники — американцы, англичане, западные немцы. Ну а швейцарским банкам сам бог велел быть хорошо информированными и не довольствоваться официальной статистикой. Меня натаскивал на новую роль некто Альтермайер, вы его знаете?

— Да, бывший штурмбаннфюрер.

Шовель дернулся:

— Бог ты мой! Эсэсовец?

— Ну как вам сказать… Он не служил в гестапо. Альтермайер был агентом абвера в войсках СС. После войны союзная комиссия объявила его «чистым».

— Спасибо хоть за это… Посвящение в искусство шпионажа было захватывающим. С чем бы это сравнить?.. Пожалуй, с разработкой учеными военной техники. Несмотря на все соображения морали, они ведь получают истинное наслаждение, глядя на свои красивые игрушки. Старик к тому же оказался прирожденным педагогом. Как сейчас слышу его фельдфебельский рык: «Отставить французскую логику!»

— Удачная команда. Чему он вас учил?

— Главное — методу мышления. Разведчик, повторял он, должен ощущать свое превосходство. Тренируй свою волю и тело. Привыкай к лишениям. Настоящая твердость заключается в отсутствии жалости к себе. В нем жил неистребимый прусский дух.

— Ничего удивительного. Человек, как и народ, компенсирует поражения гордостью за былое. Сколько лет наполеоновская легенда помогала Франции зализывать раны и обретать веру в себя? Хотя Европа натерпелась от Наполеона предостаточно.