— А что ты станешь делать, когда разбогатеешь?

— Мессина. Большой дом. Красивая девушка, которая вскоре превратится в дородную «маму» и народит мне кучу «бамбини». — Ромоло сделал безнадежный жест и разразился веселым хохотом.

Шовель смотрел на него неотрывно. Этот человечек шагал к своей цели сквозь голод, чуму, потрясения, войны и несчастья, возрождаясь каждый раз заново.

«Боже, — мелькнуло у Шовеля. — Ты куда более мудр, мой сицилийский друг, чем все доны Джулианы на свете. Их великие замыслы только дым. А ты и твои бамбини, вы пребудете вечно…

Кстати, ты уверен, что Ромоло об этом не ведает? Он смотрит на тебя с веселым прищуром крестьянина, разыгрывающего дурака-туриста. Ты думаешь, что используешь его, а ведь это он доит тебя…»

Шовель возвратился в «Мэзон-Руж», принял душ, постирал воротнички рубашек и лег. День был тяжелый, он мало спал накануне. Потом этот сюрприз с письмом Левена. Страсть, нежность — чувства, которые, надо думать, были подлинными у стареющего человека, цепляющегося всеми способами за последнюю любовь. Ты заслужил, Левен… Только что? И во имя чего вершится суд?..

Мысли Шовеля погружались в сон.

Он проснулся как от толчка. Что такое? Ни звука. Кто-то пытался войти? Он тихонько встал и подкрался к двери. Тишина. Открыл. Никого. На балконе тоже пусто. Время без пяти двенадцать. Наверное, приснилось.

Нервы, нервы. Спать перехотелось. Он пошел в ванную, сполоснул холодной водой лицо. А может… У портье, конечно, есть телефоны девушек, но они все на учете в полиции.

Он спустился в холл. Где-то неподалеку от отеля было ночное кабаре — вывеска мелькнула, когда он шел от дома Левена. Действительно, в переулке горели красные неоновые буквы…

Официант провел его в полутемный зал и усадил за пустой столик.

— Двойное виски. И лед отдельно.

Три пары лениво танцевали ча-ча-ча. В углу, сдвинув столики, хохотала компания юнцов. Человек с седыми висками сидел перед пустой бутылкой.

Шовель пригубил свой стакан.

— Вы танцуете, месье?

Он повернулся на голос. Перед столиком стояла высокая шатенка. Видимо, двойная порция «Джонни Уокера» заставила дирекцию заведения отнестись к Шовелю с особым вниманием.

— Танцую. Но, может, вначале вы выпьете что-нибудь? Шампанское?

Девушка села. У нее были очаровательные скулы и то особое очарование, которое свойственно юным созданиям на окраинах немецкого мира, когда венгерская, французская и итальянская кровь добавляют живость голубым глазам и оттеняют белую кожу уроженок севера. Со вкусом одета — редкая вещь в наше время, когда молодежь рядится в клоунские тряпки.

Бармен откупорил бутылку «Мумма» шестилетней давности. Двести франков. Девушка стоит их.

— Вы дали обет молчания?

— Я выслушала уже столько бреда за вечер… А шампанское в самом деле чудесное.

Она говорила с чуть певучим эльзасским акцентом.

— Значит, мне предстоит монолог?

— В ночном клубе свой стереотип. Я заранее знаю, что вы мне скажете. Вы преуспеваете в делах, несмотря на идиота-начальника и коллег-завистников. Ваша машина — самая лучшая. Вы очень уважаете свою жену. Вы неотразимы, и, если я буду ласкова с вами, я не пожалею. Правильно?

— Увы! Мои дела складываются из рук вон плохо. Свою машину я охотно сменил бы на любую другую. Я холост. И, не будучи по натуре оптимистом, я не слишком рассчитываю на ваши ласки.

— Неплохо. Обычно мужчины скорее дадут вырвать себе язык, чем признаются, что они несчастны. Правда, случается, они рыдают у меня на плече. — Она сделала паузу. — Я имею в виду пожилых. Молодые, те просто считают, что жизнь невыносима. Недавно один молодой человек выступал тут, как Симона де Бовуар. Я посоветовала ему утопиться. Это продлевает удовольствие при самоубийстве.

— Какая начитанность!

— Необычно для платной танцпартнерши, верно?

— Ага, я выиграл! Вы первой сползли на стереотип.

Она улыбнулась.

— Выиграли. И вашим призом будет танец.

На девушке из провинциального ночного клуба было черное платье с ниткой жемчуга — просто хозяйка хорошего дома.

Оркестр вкрадчиво начал блюз. Она легко положила ему на плечо руку. И чудо произошло. Это было словно короткое замыкание, та сладкая сердечная боль, которая проходит потом и не возвращается годами… Рука на плече стала чуть тяжелее.

Музыка смолкла, а они стояли еще Несколько мгновений неподвижно. Неужели все? Чудо вздрогнуло вновь с первыми тактами. Оно не отходило от них, оно было приручено.