— Красивый ковер, Гектор, — сказал он, медленно оглядываясь и, судя по всему, укрепляясь в худших своих подозрениях. — Когда речь о соотношении цены и качества, против Уилтона [7] не попрешь. Добрый день, Люк. Кроме вас двоих никого? — Он передал Гектору свое пальто.

— Прислугу я отпустил на ипподром, — откликнулся тот.

Мэтлок был широкоплечий здоровяк, большеголовый и на первый взгляд добродушный; ходил он слегка пригнувшись, как бывший регбист-форвард. Его мидлендский акцент, если верить гулявшим по первому этажу слухам, звучал очень отчетливо, пока лейбористы находились у власти, но теперь, когда им грозило поражение на выборах, куда-то делся.

— Пойдем вниз, если ты не против, Билли, — сказал Гектор.

— Да кто меня спрашивает, против я или нет, — ответил Мэтлок — ни любезно, ни грубо, — первым направляясь вниз по каменным ступенькам. — Кстати, сколько мы платим за этот дом?

— Ты — нисколько. Пока что все расходы на мне.

— Контора платит тебе, Гектор. А не наоборот.

— Как только ты дашь добро на операцию, я выставлю счет.

— А я его тщательно проверю, — ответил Мэтлок. — Ты, никак, пристрастился к выпивке?

— Здесь раньше был винный погреб.

Они уселись. Мэтлок занял место во главе стола; убеждённый технофоб Гектор на сей раз изменил привычкам и устроился слева от него, перед магнитофоном и компьютером. А слева от Гектора, в свою очередь, примостился Люк. Таким образом, всем троим был прекрасно виден плазменный экран, который ночью установил незримый Олли.

— Ты успел продраться через весь материал, который мы на тебя свалили, Билли? — сочувственно осведомился Гектор. — Прости, что оторвали от гольфа.

— Если то, что ты мне прислал, — это все, то успел, спасибо, Гектор, — отозвался Мэтлок. — Хотя в твоем случае, как показывает практика, «все» — понятие весьма относительное. Кстати, я не играю в гольф. И не люблю конспекты, особенно твои. Я бы предпочел побольше исходных данных и поменьше вывертов.

— Тогда почему бы не поправить ситуацию и не ознакомиться с данными прямо сейчас? — все так же ласково предложил Гектор. — Надеюсь, мы еще не забыли русский язык, Билли?

— Разве что ты, пока охотился за барышами.

Они похожи на старую семейную пару, подумал Люк, когда Гектор нажал кнопку на магнитофоне. Каждая новая ссора — повторение какой-то из предыдущих.

Один звук Диминого голоса запускал в воображении Люка цветную киноленту. Каждый раз, прослушивая кассету, которую скромник Перри протащил контрабандой в сумке с туалетными принадлежностями, Люк представлял себе, как Дима прячется в лесу возле «Трех труб», стискивая в ладони диктофон, — достаточно далеко от дома, чтобы избежать реальных или воображаемых «жучков», но достаточно близко, чтобы успеть добежать до телефона, если Тамара снова позовет.

Он слышал, как ветер обдувает Димину сверкающую лысину. Видел, как качаются над ним верхушки деревьев. Улавливал шуршание листьев, журчание воды — и думал: это тот же самый тропический дождь, под которым он мок в колумбийских джунглях. Записал ли Дима свое послание за один раз — или понадобилось несколько сеансов? Приходилось ли ему подкреплять себя глотками водки в промежутках, чтобы преодолеть воровские инстинкты?

Вот его отрывистая русская речь сменяется английской — вероятно, таким образом Дима напоминает себе, кто его слушатели. Он обращается к Перри. К Перри во многих лицах.

Дальше по-русски, но столь грамматически правильно и изысканно, как будто — так кажется Люку — Дима старательно избавляется от лагерного налета, готовясь войти в круг эскотских леди и джентльменов.

Слышится лишь шум ветра; Люк представляет, как Дима вытирает пот и слезы огромным шелковым платком — Перри неоднократно упоминал о платке, — а затем отхлебывает из бутылки и делает шаг навстречу бесспорному, непоправимому предательству.