Наше исследование показывает, что мы впадаем в логическое противоречие, если предполагаем, что между сознательным мотивом и предметом сознательного мотива существует непрерывность. Допущение непрерывности сразу разрушит наше мышление хотя бы потому, что сам объект мотива, интереса, объект цели и так далее в той мере, в какой мы его научно производим, должен быть воспроизведен с допущением основной абстракции, а именно cogito ergo sum, без которой мы не можем построить акты научного мышления. Чтобы задать, изобразить, или дать объективную картину предметов внешнего мира, мы в самих основах объективного описания допускаем абстракцию субъективности, которая выражена в классической философии трансцендентальными правилами анализа, или понятием трансцендентального сознания, или когитального сознания. Оно охватывается все целиком декартовским постулатом — «я мыслю, я существую». Воспроизводя предмет нашего мотива по правилам науки, то есть с допущением понятия субъективности в качестве одного из первичных и далее неразложимых понятий физического описания (я подчеркиваю, не понятий описания сознания, а исходных, простых и далее неразложимых понятий физического описания), мы тем самым уже допустили сознание и теперь не можем сделать невинный вид и сказать, что мы впервые на основе объекта объясняем сознание этого объекта. Допущение относительно характера процессов сознания и места сознания уже имплицировано, заложено в сами научные процедуры, посредством которых мы изучаем и описываем физические вещи, а не сознание. Более того, мы ведь допустили существование физики, того, что человеческие действия, социальные действия, исторические действия и просто действия понимания, которые в общем все являются разновидностями исторического действия, возможны в таком мире, в котором субъект уже занял какое-то место (ассоциируйте это место с понятием органа, которое я вводил). И далее человек действует в мире, в котором он сам же присутствует, его место в нем определилось, и в действии человека в мире есть какие-то содержания, которые мы не можем непрерывно, вместе с описанием того, как человек видит мир, воспроизвести. Я хочу сказать, что мы не можем непрерывным движением мысли воспроизвести ряд содержаний, имеющихся, скажем, в картине, которую человек вырабатывает относительно мира, и те действия и события, которые определили место этого субъекта в мире, который, будучи в этом месте, теперь таким-то образом видит мир и видит в нем такие-то возможности действия или изменения мира. Одним непрерывным движением мысли нельзя задать эти два ряда. Внешне это выражается известным парадоксом рефлексии, что если мы рефлексируем акт собственной мысли, то, рефлексируя, мы находимся еще в одном состоянии мысли, которое не входит в содержание рефлексивно получаемого нами суждения, или вывода, и так далее, и так можно идти до бесконечности.

К этому добавляется еще один интересный факт, о котором я частично говорил в других терминах и сейчас повторю вот в этой связи. Мы уже знаем, что видение определенных содержаний в мире, именно таких, а не других, само предполагает событие видения этих содержаний. Само это событие есть нечто отличное от своею содержания, то есть в его существовании есть нечто иное, чем его же содержание. И этот факт различия между существованием, скажем, понятия и содержанием понятия, существованием представления и содержанием представления, существованием картины мира и содержанием картины мира мы улавливаем тем, что я называл феноменологической абстракцией. Совершив феноменологический сдвиг внимания, мы видим зазор, отличие, мы понимаем, что само существование некого осознавания есть событие и предполагает какие-то условия, не совпадающие с условиями содержаний, которые эксплицируются как слагаемые самой возможности общезначимо мыслить, видеть и так далее это содержание. Я отдаю себе отчет, что такую абстракцию трудно уловить на слух и произнести ее тоже трудно. Поясню еще одним шагом то, что я хочу сказать. Например, употребляя словосочетание «эмпирический опыт», мы знаем, что наша наука есть эмпирическая, опытная наука, имея в виду при этом, что в саму конструкцию науки, саму организацию научного мышления введена определенная эмпирическая база, введены определенные правила разрешимости по отношению к этой базе, то есть правила, по которым любые понятия теории теми или иными путями, тем или иным количеством шагов должны быть соотнесены с этой базой разрешимости, которая дана и выявляется независимо от теории, то есть то, что мы называем эмпирическим опытом, само содержит в себе теории, основанные на эмпирии, но сам этот опыт, в свою очередь, есть эмпирическое событие, то есть эмпирический опыт эмпиричен. Мир должен быть построен так, чтобы в нем мог иметь место эмпирический факт эмпирического опыта. Сам факт, что на опыте можно научиться, извлечь эмпирический опыт, есть характеристика того мира, относительно которого этот опыт извлекается. Иными словами можно было сказать так: мы в принципе не можем понять такой мир, который не порождает нас в качестве понимающих этот мир. В этом смысле отпадают очень многие рассуждения о марсианах, об инопланетном происхождении нашей цивилизации или нашего мира (под миром мы понимаем, конечно, не камни, не физические предметы, а мир в философском смысле слова), потому что если это было бы так, то существа, которые появились бы в мире, который их порождает, или не понимали бы его, или если бы понимали, то, согласно закону Лейбница о тождестве неразличного, мы не могли бы их отличить от самих себя и тем самым вообще не существовало бы проблемы существования среди нас каких-либо иноземных, инопланетных существ. Просто есть какие-то онтологические ограничения, которые накладываются онтосом, то есть онтологией, на наши возможности, в том числе, и понятийные.

Повторяю, нам надо ухватить, что есть эмпирический факт самого нашего абстрактного знания. Знание может быть абстрактным, но эмпирическим событием является тот факт, что в нем смогло извлечься какое-то знание о мире. Теперь мы спрашиваем: куда мы можем поместить этот эмпирический факт? Мы ведь физические события, как и духовные, помещаем в какие-то измерения, скажем, помещаем в трехмерное пространство и задаем координату времени. В теории мы можем построить воображаемые, или абстрактные, многомерные математические пространства, но мы знаем, что это лишь абстракции. Но ведь я как рассуждающий (а это имеет существенное значение для всего нашего социального мышления) должен сам подчиняться каким-то правилам.

В моем рассуждении проявилась феноменологическая абстракция, выявилось, что сам эмпирический опыт есть эмпирическое событие. Значит, я имею дело с миром, в котором события имеют место как эмпирические события (не просто как акты понимания в моей голове, а именно как эмпирические события). И если я хочу поместить эмпирические события в мир, то я обнаруживаю странную вещь: мир занят, в мире некуда поместить эти события, потому что мир занят теми событиями в нем, теми вещами, которые описываются содержанием моего знания. А куда поместить еще и существование этого знания, ведь я пока не знаю места существования сознающего, ориентирующегося существа, то есть мы можем сделать вывод, что нам явно не хватает измерений для рассмотрения явлений сознательной жизни. Нам теперь придется что-то раздвинуть в мире, чтобы найти место или какое-то измерение для этих явлений, потому что пока мир занят всеми теми вещами, о которых говорит нам знание по своему содержанию.

Кстати, это обстоятельство, возможно, является одной из основ, или причин, почему в мышлении XX века во многих направлениях появилась идея эпифеноменальности сознания, то есть что сознание есть некоторая тень, сопровождающая реальные физические процессы. С другой стороны, наша потребность в другом, дополнительном измерении, в которое мы могли бы поместить человеческий феномен, человеческие явления, сознательные явления (что одно и то же), обостряется в силу аксиомы непрерывности и аксиомы двуединства. Мы неминуемо, скажем, наблюдая действующего человека (если в нашем языке есть термин «социальная детерминация» или «социальное воздействие»), смотрим на него глазами выявления тех социальных воздействий или внешних воздействий, которые побудили его к действию и определили его действие. Однако мы сталкиваемся с простым фактом, что мы не можем свести к нулю минимальные различия начальных условий действия человека и что при видимости одних и тех же условий разные люди поступают по-разному, рождают разные представления, и так далее. И сам термин «внешнее воздействие» есть допущение некой внешней системы наблюдения, в которой я вижу действительность как она есть. Но феноменологическая абстракция запрещает нам это классическое допущение, потому что она напоминает нам о том, что мы сами в качестве говорящих о внешнем мире, который действует на наблюдаемых нами субъектов, стоим в цепи той информации, конечным звеном которой является наше представление о внешнем мире, которое мы потом, желая выделить воздействия, применяем к действующему агенту и говорим: «...потому что имеют место такие-то стимулы, поэтому таким-то образом определялись сознание и действия субъекта».

Однако, как мы видим, это не так. Уже пример психоанализа очень четко доказывает существование как минимум неопределенности в бесконечно малых различиях. Сам факт фантазмирования даже в очень малом возрасте, сам факт явной интерпретативной работы, лишь после которой, или посредством которой, в психике откладывается то, что потом в зрелом состоянии для нее является фактами, — все это говорит о существовании зазора, в котором имеют место не воздействия, наблюдаемые извне абсолютным или внешним наблюдателем, а нечто другое. Во-первых, происходит помещение субъектом самого себя в воздействующий на него мир, и все движения и действия помещения субъектом самого себя в мир вовсе не выступают на уровне нашего макросознания, на Уровне нашего эмпирического опыта, который по определению обладает макроструктурой, и они не только не выступают там, они еще и сами не являются сознательным намерением, контролируемым продуктом, произвольной конструкцией со стороны субъекта. Все это говорит о том, что положение мыслящих и чувственных существ в мире экспериментально, что они всегда имеют дело с длящимся или «подвешенным» опытом, в котором потребности не реализуются непосредственно, что между потребностью и ее реализацией есть зазор длящегося опыта и проработки. Скажем, сексуальный предмет и предмет сексуальных устремлений человека должен установиться, натуральным образом он не существует. Для детей не существует того, что мы видим в нашем наблюдении, а именно не существует разницы полов, она устанавливается сложной психической работой. И лишь конечным результатом работы, которая потом сама уходит, исчезает, является понятый ребенком факт различия полов. Об этом свидетельствуют обнаруженные психоанализом фантазматические «теории» происхождения, теории, откуда половой орган у мальчика и откуда отсутствие оного у девочки. Мы в наших классических привычках думаем, что фактом является то, что мы видим в качестве факта, а ребенок - тоже человеческое существо, и он просто еще не понимает этого факта, и это понимание ему можно сообщить, просто рассказывая, что вот это девочка, вот это мальчик, и так далее. Оказывается, что такая коммуникация знаний невозможна, что вопреки классическому предположению это знание не может быть сообщено.

Существование минимального зазора неопределенности проявляется и в более широких социальных явлениях. Скажем, для нашей теперешней теории педагогики непонятным остается, почему усилия, потраченные на воспитание математических гениев в хорошо организованных математических школах, неадекватны результатам. Выдрессированные в этой школе математически одаренные ребята вдруг не становятся гениями, а организуют, например, кружок пения.

Я хочу сказать, что само понимание действия человека через организованные на него воздействия внешнего мира предполагает онтологически внутри себя некоторые допущения полного мира, то есть такого мира, где все прошлое как бы свершилось в точке, как выражался Кант, где актуализируется вся возможная сумма экспериментальных взаимодействий и где последующие и нами наблюдаемые действия разворачиваются как бы в таком пространстве и времени, где сама организация всего поля и пространства такова, что она, как бы прилегая к индивидуальному действию, полностью задает его траекторию. Но мы в самом начале в наших постулатах (обращаю теперь ваше внимание на это) как раз отказались от допущения полноты мира. Для нас мир пустой, то есть с пустотами. Я говорил о постулате, указывающем на то, что есть места, которые мы должны занять и которые только мы должны занять. Если это относится к восприятию, то акт восприятия и мир вообще до-определяются только тогда, когда я становлюсь на определенное мне как субъекту место.

Следовательно, отказавшись от классических понятий воздействия внешнего мира, поняв принципиальную незаполненность мира, мы можем сделать еще один шаг. Вспомните о том, что мы затрудняемся расположить изучаемые нами явления в каком- нибудь пространстве, в каком-нибудь измерении, в котором мы могли бы их изучать, - весь мир, все измерения заняты содержаниями наших же представлений, а куда поместить их существование, нам неизвестно. Но есть один интересный путь, который нами уже частично намечен, а именно в сторону выявления того измерения, в котором могут существовать артефакты как искусственные произведения человека, или человечества, живущие своей жизнью, такой, что их жизнь и есть наше мускульное усилие тогда, когда оно совершается.