Шрифт:
– Таль… Я не могу по ним идти. А ступить некуда, они везде.
– Да ладно… Ну их же много, пойдём…
– Нет. Давай тут постоим.
Янка присела на корточки. От подснежников шёл тихий, очень нежный запах, почти неуловимый. Но так пахли проснувшиеся ручьи. Так пахла земля, влажная и прохладная от стаявшего снега. Так пахло утреннее небо, кора весенних буков. Так пахла весна.
– Спасибо, Таль.
Они постояли ещё немного и повернули обратно. Янка достала телефон и сфотографировала Талев подарок. Таль чуть нахмурился, ему казалось, что никакой фотоаппарат это не передаст, ведь можно же просто запомнить. Но ничего не сказал. Это же её подарок. Это же Янка. Она взяла его за руку, чтобы не упасть на каблуках, и сказала:
– Знаешь, первый раз мне действительно стало жалко, что люди летать не умеют.
На обратном пути Таль улыбался. Ему казалось, что Янка прижалась к нему сильнее, чем по дороге туда. Он не знал, о чём она думала. Но подарок ведь ей понравился, да? Здорово всё получилось! И тут Таль понял, откуда пришла эта идея: однажды отец с утра повёз их в холмы – смотреть, как цветут маки. Он тогда ещё работал на грузовике, развозил почту из Симферополя по всему Крыму. И вот приехал с утра, погрузил их в свой грузовик и повёз куда-то. А на все вопросы только улыбался. Солнце освещало холмы, и они горели огнём, так много было на них диких маков. Мама засмеялась, а отец сказал:
– Дарю тебе миллион алых маков!
Глава 5
Опустевшая шкатулка
Глеб приехал в конце апреля. К тому времени зацвели холмы, Пашуня подрос, научился улыбаться, узнавал уже всех своих, и даже Янку, а Янкина заветная шкатулка совсем опустела. Она сама не заметила, как это получилось. Она брала и брала оттуда не глядя: то конфет Маруське купить, то игрушку Пашуне, то мёда тёте Нияре… И всё казалось, что там ещё много, что хватит и на поездку домой, и на подарок Ростику на день рождения, и на новые туфли Анюте. И вот вдруг там ничего не осталось, мелочь одна. Янка чуть не разревелась: она полгода пахала, как проклятая, в этом клубе, ничего себе даже не купила особенного, думала, они поедут с Ростиком к бабушке, а теперь… Но плакать было бесполезно. А главное, как теперь Конопко? И до зарплаты ещё полмесяца… И тут судьба послала Глеба.
Он пришёл к ним с автовокзала. Весёлый такой, в модном чёрном плаще, с чемоданом на колёсиках. Шумно поздоровался, пожал деду руку, обнял бабушку, будто свой, будто родственник.
– Пустите?
– Да уж ты дорожку сюда протоптал, живи, – улыбнулась бабушка. Она метнула на Янку настороженный взгляд, но промолчала. Всё-таки начать сезон раньше всех – хорошая примета. Значит, летом не будет пустовать скворечник ни дня. Но у Янки был другой план. Он зрел в её голове давно, и как ни трудно было отказаться от присутствия Глеба здесь, совсем рядом, другого выхода она не видела.
– Бааб…
– Чего тебе, стрекоза?
– А вы ремонт в скворечнике делать не будете?
– А вы?
– Ну, баааб…
– Да что ты юлишь всё?
Бабушка у Янки такая, с ней напрямик надо, она все эти подмазы не выносит. Но напрямик сейчас нельзя. Как-то так намекнуть надо, незаметно, чтобы нечего было предъявить Глебу, но и чтобы она заподозрила неладное, чтобы выгнала его… тактично.
– Чего это ты вдруг домашними делами озаботилась? Своих, что ли, мало?
– Да нет, так… – Янка стояла, прислонившись к косяку двери. Как же сказать-то? – Просто странно: скоро лето, разве не надо ремонтировать?
– Ну так ведь постоялец у нас, куда его?
– Да вот его бы куда-нибудь… – и Янка закусила губу. Бабушка бросила посуду, вытерла руки о фартук, посмотрела на Янку в упор.
– Ты давай, не юли. Пристает он, что ли, к тебе?
– Нет, ты что! – тут же испугалась Янка. – Просто… смотрит.
– Понятно. Ты иди, Яночка, иди, детка…
Янка пошла. Было ей страшно.
Решение зрело в бабушке четыре дня. Все эти дни Янка чувствовала на себе и Глебе её пристальный взгляд. А Глеб, как нарочно, будто знал о её плане и подыгрывал: то руку её перехватит, когда она мимо пробегает, то комплимент при всех отвесит, то скользнёт по ней таким взглядом… Янка уже сто раз пожалела о том, что затеяла. Чёрт бы побрал этих Конопко с их бедностью! И тут же пугалась этих своих мыслей, начинала молиться неизвестно какому богу и просить прощения – тоже неизвестно, за что.
Разговор бабушки с Глебом состоялся в четверг. О чём они говорили, Янка не слышала. Она ждала его под черешней, дрожала, как заяц. Вот он вышел из дома, подошёл к скворечнику, заметил её. Усмехнулся.
– Ну что, красавица? Гонят меня, гонят поганой метлой.
– Почему?
– Ну, говорят, что ремонт надо делать, но что-то тут нечисто…
– Что нечисто? – тут же вспыхнула Янка: неужели бабушка ему рассказала, что она нажаловалась?
– Ну, наверное, они боятся, что я тебя соблазню.
– А ты? – насмешливо, чтобы скрыть растерянность спросила Янка. Никогда ещё Глеб не говорил с ней так… откровенно. Она смутилась, и в тот же миг ей захотелось, чтобы у них с Глебом было ВСЁ. А что? Ей уже пятнадцать!
– Что я?
– Соблазнишь?
– Яна… ты играешь с огнём, – сказал он тяжело. – А это опасно.
Глеб дотронулся пальцами до её плеча, провёл по ключице, замер, а потом рука упала вниз, повисла вдоль тела. Янка смотрела на него распахнутыми глазами, а все язвительные и умные слова вдруг куда-то улетучились, испарились, одна ерунда вертелась на языке, и она выпалила поспешно: