Янка подошла к окну, смотрела на улицу, сбегающую к морю, на старый грецкий орех у забора. Она вдруг вспомнила, как прошлой зимой они гуляли с Майкой и встретили в парке на скамейке Рябинина, Ивлина и Листовского. На той самой, где часто сидели Янка с Сашкой, когда ещё встречались. Было очень холодно, но Рябинин не надевал перчаток. Они постояли немного, поболтали, стараясь не смотреть друг на друга, и разошлись. И сейчас, в Крыму, Янка опять вернулась в тот морозный вечер и синие сумерки, и у неё сами собой сложились строчки.

Она усмехнулась сама себе: ты к Рябинину теперь на «Вы»? Раньше у Янки тоже получались такие нерифмованные стихи. Рифмовать слова она никогда не умела, называла свои творения полустихами. Она не собиралась быть поэтом, но знала: если будет очень грустно, надо перечитать эти строчки и, может быть, станет легче. Янка записала полу-стихотворение в тетрадку и достала из сумки Братца Кролика, посадила его на свою подушку, долго смотрела, шептала: «Сашка. Сашка».

С этого дня Янка начала откладывать 2/3 зарплаты в деревянную шкатулку.

Первого ноября приехал Тарас.

– Тарас! – взвизгнула Янка и повисла на дядьке.

Он засмеялся, звонко чмокнул её в макушку.

– Ух ты, большущая какая стала! Как учишься?

– А, – отмахнулась Янка, – на «семёрочки».

Младшего маминого брата Тараса Янка любила больше всех родственников, иногда даже больше мамы. Тарас был высокий, худой, молчаливый, но в глазах за стёклами очков искрился смех, особенный, ироничный. И Янке всегда хотелось узнать, о чём он думает, над чем смеётся там, внутри. Тарас работал в заказнике, в можжевеловой роще, а летом водил в походы туристов. Янке казалось, что он всегда пахнет костром и смолой можжевельника. Обнимая Янку при встрече, Тарас всегда похлопывал её по спине и шутил, будто проверяет, не проросли ли крылья. Сквозь одежду любой толщины Янка чувствовала, что ладони у дядьки сухие и горячие.

У бабушки с дедом Тарас появлялся редко. Они пилили его, что он уже седой, а всё не женится.

– Я с рождения седой, – шутил Тарас. Что ж мне, в пелёнках под венец идти?

Ну, может быть, и не с рождения, но сколько Янка себя помнила, виски у дядьки всегда были белыми, хоть он старше её всего на двенадцать лет. Всё, что было связано с Тарасом, казалось Янке особенным: его горы, его заповедник; его штормовка, пропахшая костром и будто из другого времени, где были героические люди, которые не умели врать и каждую секунду были готовы к подвигу; все эти его жучки и травинки, которых Тарас знал наперечёт и мог рассказать про них всё-всё, было бы желание слушать.

Пока была маленькой, Янка каждое лето просила взять её в поход, но Тарас говорил, что горы – это серьёзно, там не до шуток. Он, вроде, и не говорил, что она не справится, но и не звал с собой. Именно поэтому Янка дома пошла в лёгкую атлетику – тренироваться, готовиться, набираться выносливости.

А потом она сама расхотела идти в поход. Вдруг показалось ужасно страшно и неудобно спать в палатке, топать с рюкзаком куда-то, тащиться по крутым тропам, мёрзнуть, мокнуть и соответствовать такому дяде. Лето за летом смотрела Янка, как уходит в свои горы Тарас, слушала вздохи девчонок по нему и увиливала от его приглашений.

Хотя сейчас она была, конечно, не то что два или даже одно лето назад. Дело не в физической подготовке. Просто уже не поноешь – стыдно. Просто уже понимала: взрослый человек – это не тот, кому лет больше, чем тебе. Дедушка смотрит на неё теперь, как на равную. И не только потому, что Янка сама о себе заботится, здесь привыкли все с детства подрабатывать, особенно летом. Дедушка Янку зауважал, что она на такую работу согласилась, и он теперь всегда за неё заступался.

– Куда ещё? – сказала как-то бабушка, когда Янка начала отпрашиваться вечером гулять. – Нечего одной шляться!

– Работает она одна, пусть и гуляет одна, – сказал дедушка. И Янку стали отпускать теперь в любое время. Скоро она и отпрашиваться перестала, просто уходила, когда хотела. Одно было правило – в одиннадцать вечера быть дома.

Янке нравилось иногда уйти одной в холмы, усесться прямо на землю и подставить лицо ветру. Вдали кружили дельтапланы, скользили над морем чайки, но крики их не долетали сюда. Отсюда был виден весь Посёлок, зажатый морем с одной стороны, холмами – с другой. И то и другое казалось Янке бесконечным. Хотя она знала: все тропинки в холмах упираются в трассу на Феодосию, а там, за морем – Турция, в которой Янка никогда не была. Все одноклассники были, а она – ни разу. Каждое лето их с Ростиком сюда отправляли. «Бабушка с дедом соскучились, бабушке с дедом надо помочь, зачем нам бешеные деньги за море платить, когда у нас бесплатное есть…».

– Девочка! Девочка, стой!

Янка оглянулась. Молодой парень в белых брюках и рубашке навыпуск и модной куртке догонял её. На груди у него болтался тяжёлый даже на вид фотоаппарат с огромным объективом. Он подходил к Янке, заслоняя вечернее рыжее солнце. Парень как парень. Невысокий, худой.

– Ух ты! – сказал он вдруг удивлённо, останавливаясь напротив Янки и бесцеремонно её рассматривая. – Какая ты… аутентичная! Не двигайся! Вот так замри!

Он навёл на неё объектив и щёлкнул. Посмотрел на экран, довольно хмыкнул: