Трофимыч задумался, а потом заговорил снова да о жаром:

–  А казаки-то были какие! Что дубы! Справные во всем. А ежели в седло сядет, просто залюбуешься. Одна грация. Любой фокус покажет. Моргнуть не успеешь, как шашкой любое полено одним взмахом разрубит. Ваши мужики так и топором не справятся. Эх, да что там говорить! Тех казаков не стало…

–  Будут, - сказал Вася.

–  Где там быть? Разве на войну напасешься?! Одна кончилась, свою новую заварили. Как-никак уже пятый годок воюем, скоро шестой пойдет. Многие с немцев не пришли. А кто пришел, теперь друг против друга пошли, да дерутся-то как - только чубы летят! Хуже чужих - насмерть, без всякой пощады. Хотя бы примирил их кто…

–  Ленин-то за народ, за мир, за счастье людей борется, - перебил я старика, - только вот казаки-то еще не все за него. Разных Красновых и деникинцев слушают. Прикончили бы их - и все мирно да тихо бы стало.

–  Это-то верно, - помолчав, сказал Трофимыч.
– Только вот пугают казаков: говорят, заместо казаков иногородние верх возьмут. А если так, казак с Советской властью не пойдет.

–  Пойдет, - возразил я.
– Молодежь пойдет. Подрастет, разберется, что к чему, и пойдет. Иногородние здесь ни при чем. Перед Советской властью все равны.

Старый казак повернулся, прищурился, хитро посмотрел на нас и не без иронии заметил:

–  Говорите: молодежь? Ждать долго придется. Пока что она всеми днями на палках гоняет; в одной руке палка заместо коня, в другой - вторая заместо шашки. Крапивник рубают… А что касаемо иногородних, то казаки и на равную с ними не пойдут.

Поняв, что не переубедить старика, мы перевели разговор на другую тему.

–  А где малодельцев больше: у наших или у белых?

–  У красных, пожалуй, поболе. Много с Мироновым пошло, а теперь всего больше в двадцать третьей дивизии, [35] что на Донце сейчас стоит. Там и баб наших много. Кто за мужьями добровольно поехал, а кто по мобилизации со своими подводами в обозах мается.

Как потом выяснилось, дислокация частей нашей армии довольно легко и точно вскрывалась через тех самых мобилизованных подводчиков, которые, выполнив свои обязанности, возвращались в станицы. Во всяком случае находясь уже непосредственно на работе в станице, мы очень часто именно таким путем узнавали примерное расположение многих полков и дивизий 9-й и 10-й армий Южного фронта и почти безошибочно направляли по назначению отставших или одиночно следовавших в свои части красноармейцев.

За время долгого путешествия немало рассказали старому Трофимычу и мы. Он очень подробно расспрашивал о Москве, которую ему не довелось увидеть, о жизни в наших родных местах, о Советской власти, о том, что будет с казаками, если окончательно победят Советы.

–  А правда, что при коммунии всю землю, движимое и недвижимое имущество у казаков отберут и все будет в общем пользовании с иногородними? Сказывали еще, что иногородних-то будет и больше: говорили, что их пришлют на Дон с тех мест, где земли недостаток…

Крестьянское сочувствие его было на нашей стороне, однако, судя по вопросам, влияние белогвардейской пропаганды проскальзывало в каждом слове, в любом вопросе.

–  Намедни сказывали, что какая-то ваша говорила, что при коммунии даже и жены будут общие, вроде как…

Путь до станицы оказался исключительно утомительным и по времени, и по однообразию открытой степной местности. Каждый раз, когда мы спрашивали Трофимыча, сколько еще осталось ехать, то неизменно слышали в ответ: «Верст десять с гаком…» Что же это за мера такая - бесконечный гак! Чем меньше как будто остается ехать, тем гак этот оказывается длиннее действительного расстояния.

Позади остались хутора Сидоры, Моховской, Большой. В каждом у Трофимыча были друзья, знакомые. Хоть минуточку, но с каждым таким встречным надо остановиться, погутарить. Вопрос у всех один: «Что нового? Только вот сказывали, как будто по ходатайству ревкома наши подводы на днях вернутся, а на их место [36] уже мобилизуют из станиц, что поближе к фронту. Уж пора бы, дел и дома хватает…»

Наконец мы уснули и очнулись, когда подвода уже стояла. На просторной церковной площади, у широкого, с навесом, крыльца большого деревянного одноэтажного дома - кругом было темно и пусто. Только крыльцо тускло освещал висевший керосиновый фонарь. Света в ближайших хатах не видно. Это и была станица Малодельская. Мы остановились у крыльца Малодельского станичного ревкома.

Нас никто не встретил. В здании ревкома находился только дежурный - старый казак, назвавшийся Михаилом. Он быстро куда-то сходил и, вернувшись, сообщил Трофимычу, куда нас развести на постой, добавив при этом, что, если отведенные хаты нам не понравятся, завтра с утра их можно будет сменить.

Первым разместили на жительство Васю Царькова - здесь же на площади, прямехонько против ревкома, у местного дьячка. Хата была добрая. Сам дьячок, может быть, потому, что уже привык нести «постойную» повинность, а может быть, и потому, что еще крепко побаивался новой власти, принял Васю гостеприимно, приветливо, поместив его в отдельную, увешанную иконами комнату. Узнав, что мы приехали в станицу вместе - на постоянную работу в ревкоме, - дьячок предложил и мне поселиться здесь же, но я отказался и, как выяснилось потом, правильно сделал.