Шли напряженнейшие секунды скачки, когда разрыв между мной и ближайшим преследователем то возрастал до двух-трех корпусов лошади, то снова сокращался на полконя. И так несколько раз, пока наконец беляки резко не остановились, и, послав мне вдогонку серию револьверных выстрелов, не повернули назад. Далее все происходило уже совсем просто. От ближайшей цепи наших войск отделились два всадника и на полном галопе - с шашками наголо!
– кинулись на меня, чтобы, по-видимому, взять в плен как заблудившегося или сдающегося белогвардейца. Это оказались комбат нашего полка со своим ординарцем.

Вот тут мои силы окончательно иссякли, и комбат даже предложил мне пересесть к нему на коня. Окровавленная левая рука висела плетью: оказалось, надрублена ключица. Сняв фуражку, я разглядел и то, что шашка врага, как бритвой, рассекла заднюю часть тульи и околыш, почти насквозь процарапав острым концом и внутреннюю сторону клеенки, облегающей голову. Жизнь, кажется, действительно висела на волоске.

В очень тяжелом состоянии оказался мой верный Гнедок. Запаленный и взмыленный, он имел огромный, в четыре пальца глубиной, разруб крупа. Обильная кровяная [103] пена шапкой накрывала страшную рану, широкой полосой растекалась по всей ноге.

По дороге к своим наступающим цепям комбат успел рассказать мне, что о нашей «разведке» в Терсе уже все знали из сообщения Михина, доложившего командиру подробности. Я значился как погибший. Комбат также сообщил, что с четверть часа назад левофланговый, первый батальон во главе с самим Голенковым уже ворвался в Терсу и вот-вот должен появиться на противоположной окраине села, наступая на Журавку.

О том, что я жив, кроме второго батальона, в расположении которого я появился и где меня сразу окружили красноармейцы и сняли с коня, пока никто еще не знал. И даже примчавшийся от начдива вестовой передал его приказание немедленно доставить взятого в плен беляка, то есть меня, на наблюдательный пункт у Елани.

На наблюдательном пункте начдива, куда я был торжественно доставлен на батальонной пулеметной тачанке вместе с привязанным к ней моим Гнедком, помимо начдива Голикова находились начальник штаба дивизии Руднев, помначдив - он же командир кавбригады - Блинов, Суглицкий и командир нашей 1-й бригады Федоров. Все они уже знали о случившемся от вернувшегося вестового и поэтому тотчас обступила меня и наперебой, кто как мог, начали без всяких расспросов поздравлять и чествовать. Не обошлось, конечно, без традиционных казачьих поцелуев и объятий, от каждого из которых по всему телу растекалась боль. В такой обстановке, понятно, запомнить все, что было сказано по моему адресу по поводу налета на Терсу, было, конечно, невозможно. Однако слова самого начдива остались в памяти на всю жизнь.

–  Молодец, Соколенок!
– воскликнул он.
– Это у вас вышло просто здорово, по-нашему, по-казацки! Как плечо? Может быть, и без госпиталя обойдемся?

–  Все в порядке, товарищ начдив, - ответил я.
– Больновато, конечно, но в госпиталь не пойду. Сейчас некогда. Перевяжут как следует - и на коня. Не знаю вот, смогу ли теперь вскочить в седло…

–  Это-то сможете. Только коняшку надо подобрать, чтобы ноги были покороче, да и поспокойнее!
– шутливо бросил начдив и, обращаясь к комбригу Федорову, добавил: - Надо послать кого-нибудь к Голенкову и сообщить, что его комиссар жив и вместе с нами. А то, [104] гляди, еще и комиссара разыскивает, чтобы похоронить по-человечески.

Последним ко мне подошел Суглицкий, заявив всем, что пора меня отправить на перевязку. До этого он стоял в стороне и с нескрываемым удовлетворением наблюдал за шумной процедурой поздравлений.

–  Все хорошо, Соколенок, что хорошо кончается. Победителей не судят, - не без упрека сказал тогда Суглицкий, - Но мне кажется, комиссару в разведку ходить необязательно, для этого есть в полку замечательные разведчики. Если же пошел, то не надо было переходить границы поставленной задачи: Терсу взяли бы и без тебя. Погиб один рядовой разведчик - для нас несчастье, погиб комиссар - обезглавлена целая воинская часть… Ну а в общем, молодец! Поздравляю тебя и я. Показал всем, что и комиссары могут быть лихими казаками. Это тоже важно.

На мое предложение после перевязки поскорее отправиться в Терсу, чтобы там присоединиться к командиру полка Голенкову, Суглицкий ответил:

–  На сегодня, я думаю, хватит. Лучше, если все будет хорошо, вечерком побывать среди своих красноармейцев. У них, наверное, немало к тебе вопросов…

Исключительно дружески и тепло встретили меня в нашей полковой конно-разведывательной команде, где было много малодельцев. Не обошлось и без праздничного стола. Далеко за полночь командир полка Голенков устроил хороший ужин, а утром мне привели замечательного буланого коня, захваченного вместе с другими трофеями в Терсе. В придачу к коню получил я новенький английский френч и брюки галифе, к сожалению не подошедшие мне по росту.

После долгого, понятного только кавалеристу-фронтовику расставания Гнедок был отправлен в обоз второго разряда на попечение заботливых Мелеховых, Нового коня, на первый взгляд мало чем уступавшего Гнедку, назвали Буланым.

Но самое неожиданное для меня случилось к концу второго дня. Специально прибывший в штаб полка Суглицкий торжественно объявил, что командование дивизии по согласованию вопроса с Реввоенсоветом армии представило меня и Михина к награждению боевым орденом Красного Знамени.