Вообще, Муська была на подъёме. Она вступила в переписку с каким-то заключенным и послала ему свою фотографию двадцатилетней давности. Тот заочно влюбился в неё и предложил выйти за него замуж. Счастливая Муська оповестила об этом всех соседей. Все порадовались за неё и поздравили. Только мадам Фира осторожно заметила:

— Мусиньке, а вдруг он, не дай Бог, узнает, что вы — такой большой блядь.

Мадам Фира с семейством жила на втором этаже, торговала сапожными каблуками и подошвами. Она была толстая, грузная, с одышкой. Именно из-за её габаритов Фиру называли мадам. Их квартира находилась прямо над отделением милиции. Когда кого-нибудь арестовывали, его родственники прибегали к Фире и приносили деньги. Она, кряхтя, надевала тапки, брала принесенную взятку, спускалась в отделение и возвращалась с арестованным.

С ней старались не ссориться, опасаясь её острого язычка, с которого слетали просоленные одесские эпитеты. Например, увидев жену зубного техника Невинзона, мадам Фира заявила: «Она выглядит, как его отрыжка». Это определение к той навсегда и прилипло.

Однажды мадам Фира села в трамвай, знаменитый одесский трамвай, так набитый пассажирами, что по сравнению с ними сельди в бочке чувствовали себя, как в просторной обкомовской квартире. В этот момент освободилось одно место на задней площадке. К нему решительно устремился мордатый, обожжённый солнцем мужчина, лицо которого напоминало потный футбольный мяч. Он проделал труднейший путь с передней площадки на заднюю, расталкивая, раздвигая пассажиров и проскальзывая между ними. Он уже почти достиг вожделенной цели, но именно в этот момент в трамвай вошла мадам Фира и плюхнулась на свободное место. Мужчина чуть не заплакал от обиды и негодования.

— Развелось жидов! — застенал он. — Уже даже сесть негде! Ехали бы поскорей в свой Израиль!

Мадам Фира, конечно, не могла оставить этот выпад без ответа. Она отдышалась после втискивания в трамвай, затем громко, во весь голос, произнесла:

— Почему это я должна ехать? Ехай ты! Там лежит ваш Иисус Христос — поцелуй его в жопу и передай привет от мадам Фиры.

Весь трамвай взорвался хохотом! Мужчина растерялся, сник, лицо его из тугого мяча стало превращаться в сморщенный воздушный шарик. Он напрягся и выдавил из себя хрестоматийное:

— У, жидовская морда!

— А ты не завидуй, — парировала мадам Фира. — Конечно, мне легче уехать: получить визу и всё, а тебе для этого надо самолёт украсть!

Одесса — это зона повышенной возбудимости, здесь понимают и ценят юмор: пассажиры хохотали, как на концерте своего любимого Жванецкого. Побитому футбольному мячу ничего не оставалось, как тихонько выкатиться из трамвая.

Дани и Янка сидели на Тель-авивской набережной, на скамейке. Мимо, обнявшись, дефилировали влюблённые парочки, семьи с детьми, проносились шумные стаи подростков. На поляне звучала музыка — там танцевали.

Вдоль моря, под разноцветными фонарями, были расставлены ряды столиков и шезлонгов — масса народу в пляжной униформе, плавках и купальниках, что-то жевали, пили вино, пили кофе и опять жевали.

— Любимое занятие израильтян — покушать. — Янка рассмеялась. — Ты обратил внимание, сколько здесь ресторанов, кафе и всяких забегаловок: йеменских, марокканских, русских, французских, аргентинских… И никто не прогорает — всегда есть посетители!

Мимо прошли два пенсионера, несмотря на жару — оба в шляпах, пиджаках и галстуках. О чём-то горячо спорили. Донеслась фраза:

— Мы живём не в век электроники и не в век атома, а в век запоров.

Напротив, на скамейке, два араба курили кальян.

— Смешная страна, — улыбнулся Дани. — Здесь и Европа, и Восток, и Америка и, как говорит мой отчим, много нашего, российского социдиотизма.

— У нас потрясающая страна! Если б нам дали спокойно жить — мы бы такое понастроили! Но ведь всё приходится делать с автоматом в руках — нас хотят уничтожить… О чём ты задумался?

— Я вспоминаю. Мы прилетели рано утром, в День Независимости. Нас везли на такси. Вдруг завыла сирена. Такси остановилось, затормозили все машины. Из них вышли люди, и мы вышли. Стояли молча. Вся страна остановилась. Тогда меня это просто удивило, а сейчас я понимаю, что такой народ нельзя победить!

— Ты всё ещё хочешь вернуться в Москву?

— Да.

Мимо прошли три темнолицые девушки-солдатки, эмигрантки из Эфиопии. Дани проводил их взглядом.

— Красивые! Как из шоколада. И несут себя, как на подиуме.

— Наши девчонки умеют и воевать.

— Если б они воевали со мной, я бы по очереди сдавался каждой.

Янка ревниво толкнула его в бок.

— Я подозревала, что ты бабник!

— Нет, просто с мальчишками мне трудней, с девчонками — легче. В Москве было наоборот. — Он патетически воздел руки к небу. — Вот что наделала эмиграция!

— Неправда! — Янка приподнялась, схватила его руки и опустила их на место. — Мой папа говорит: эмиграция не меняет людей — она только ускоряет процессы. Здесь идёт проверка, как на войне: трус сбегает, а сильный остаётся и борется!