«Мы вводим здесь понятие мира, – пишет Н. Луман, – как понятия для смыслового единства различия системы и окружающего мира и тем самым используем его как предельное понятие, недифференцируемое далее. Приведенное к такой точке зрения понятие мира не обозначает (какой бы то ни было всеобъемлющей, тотальной) совокупности вещей, какой-либо universitas rerum, которую нельзя было бы мыслить без различий. Понимаемый как изначальное и феноменологически, мир дан как непостижимое единство. Благодаря образованию систем и относительно него мир становится определимым как единство различия. В обоих отношениях справедливо, что понятие мира обозначает единство, актуальное лишь для смысловых систем, способных отличать себя от своего окружающего мира и на этом основании рефлектировать единство этого различия как охватывающего две бесконечности: внутреннюю и внешнюю. Таким образом, мир в этом смысле конституируется посредством от-дифференциации (здесь от-дифференциация означает фактор усиления контактов системы с окружающим миром в контексте динамики развития границы между ними. – В.П., Е.П.) смысловых систем, посредством различия системы и окружающего мира» [321] . Другими словами, здесь речь идет о конституировании мира при помощи от-дифференциации смысловых систем благодаря различию системы и окружающего мира. Существенным в таком случае является то, что этот мир неправомерно рассматривать как феноменальный мир, как нечто первоначальное, архаичное, так как он представляет собою завершающее единство, выстроенное на различии.

Здесь речь идет о новом, нетрадиционном подходе к понятию мира, когда элиминируется традиционное центрирование понятия мира в «центре» и использование понятия «субъекта»; когда происходит замена этих традиционных понятий. «Его замещает центрирование на различии; точнее, на различиях системы и окружающего мира, которые от-дифференцируются в мире и тем самым конституируют его. Каждое различие становится, таким образом, центром мира, и именно это придает миру необходимость – он интегрирует для каждого различия системы и окружающего мира все различия системы и окружающего мира, обнаруживаемые любой системой в себе и в своем окружающем мире» [322] . Следовательно, мир имеет мультицентричный характер, причем в данном случае каждое различие может содержать в себе другие различия в своей системе или в окружающем мире.

Используемое в универсальной социологической теории Н. Лумана данное понятие «мира» дает возможность исследовать связь его семантики с социально-структурной эволюцией социальной системы, которая основана на разработке различия системы и окружающего мира в плане эмерджентного уровня социальных систем. «Не следует забывать, – пишет Н. Луман, – что любое «либо… либо…» должно быть введено искусственно на основании, которого оно не касается. Всякое различие навязывает себя. Оно приобретает способность к операциям, способность стимулировать получение информации через исключение третьих возможностей. Этому принципу следует классическая логика. Логика мира, наоборот, может быть лишь логикой включенного исключенного третьего» [323] . Такого рода логика позволяет понять изменение цивилизации в результате появления новых возможностей, которые способен использовать для удовлетворения своих потребностей человек как психическая (и физиологическая) система, принадлежащая окружающему миру. Ведь «при помощи различия системы и окружающего мира возникает возможность понимать человека как часть окружающего мира общества комплекснее и в то же время свободнее, нежели при его понимании как части общества; ибо окружающий мир по сравнению с системой как раз и является областью различения, обнаруживающей более высокую комплексность и меньшую упорядоченность» [324] .

Таким образом, человек обладает большей свободой в отношении его окружающего мира, в том числе свободой в сфере функционирования цивилизации (общества) со всеми ее опасностями в лабиринте истории.

В начале XXI столетия значительно возросла роль креативности человека и креативности элит в нестабильной и неопределенной ситуации перехода от современного, финансового капитализма к иному социально-экономическому строю. Согласно дефиниции американского экономиста Л. Туроу, капитализм пророс из алчности, которая представляет собою ось, вокруг которой крутится колесо турбокапитализма [325] . В этом турбокапитализме главным являются деньги и их приумножение, поэтому колоссальное значение имеет алчность, порождающая как успех, так и провалы. Вся история капитализма – это история технологического прогресса и материального пресыщения, нестабильности, катастроф и бедности. Имманентными признаками капитализма являются бумы и крахи, причем нынешний глобальный финансово-экономический кризис свидетельствует о конце капитализма как системы.

Продолжающийся глобальный финансово-экономический кризис ставит перед многими интеллектуалами вопрос том, что будет с мировым сообществом цивилизаций завтра. С нашей точки зрения, которая изложена в ряде монографий [326] , вероятны следующие сценарии, которые порождены неадекватной деятельностью мировой элиты. В недалеком будущем произойдет либо дезинтеграция США как целостного государства, и они отправятся на пепелище истории вслед за Советским Союзом, либо они станут социалистическими, так как благодаря движению «оккупируй Уолл-стрит» Нью-Йорк станет очагом новой Октябрьской революции (возможна альтернатива в виде фашистского режима, выражающего интересы финансового капитализма). Во всяком случае, несомненно то, что «американский потребительский капитализм обречен», и Америке придется найти новую экономическую модель, что займет много времени.

Китай, в отличие от Запада [327] , на основе своего опыта выживания в лабиринте истории на протяжении 5 тысяч лет, который придал ему цивилизационную устойчивость благодаря способности «растворять в себе и ассимилировать других» [328] , благодаря деятельности своей элиты, будет продолжать свой экономический рост и осуществлять социальные реформы с целью создания общества «среднезажиточной семьи». Немалую роль здесь играет китайская стратегия «без риска», основанная на надежности и эффективности знания о войне, что требует детализации этого знания и тотального шпионажа [329] . Исследования показывают, что «по своей форме китайский тотальный шпионаж – это уникальная программа разведывательной деятельности, которая может показаться совсем фантастической, если учесть, что она возникла всего за каких-то десять-пятнадцать лет», что «едва ли кто может сегодня подсчитать численность обширной армии тайных слуг Поднебесной» [330] . К тому же следует принимать во внимание масштабный характер организации Китая, который на глобальном уровне сопоставим только с городом-государством Ватиканом [331] .

Действительно, Ватикан для укрепления своего могущества на протяжении пяти столетий эффективно использовал секретную католическую службу, которая позволяла управлять христианским миром. Итальянский историк Э. Фраттини пишет о значимости этой службы следующее: «Впереди трудные времена, но они же будут и временами великих трудов для разведывательной службы. Ведь вместо коммунистов, бывших врагов Иоанна Павла II, появляются новые враги. Различные евангелистские секты приобретают все большее влияние в Латинской Америке, в результате чего католическая церковь несет большие потери; китайский исполин, где католики по-прежнему подвергаются преследованиям со стороны властей; теологи, пытающиеся отойти от директив Ватикана. Врагов много, и много операций предстоит еще провести агентам Священного Альянса» [332] .

Следует иметь в виду, что сейчас влияние Ватикана ослабевает в силу ряда причин, хотя он и продолжает обладать немалым организационным и финансовым потенциалом, что необходимо принимать во внимание, когда речь идет о православно-католической модели.

В последнее время происходит сближение между православной и католической церквями, что продиктовано вызовами XXI столетия (наступление ислама на Европу, ослабление позиций Ватикана в мире и др.). «Это означает процесс очищения их исторической памяти, усилия по преодолению взаимной неосведомленности, которая, в сущности, есть причина предубеждений и непонимания. Это означает обмен данными им дарами, во время которого они учатся друг у друга и могут обогатить друг друга, поскольку их различия носят не взаимоисключающий, но взаимодополняющий характер» [333] .