— А, ты об этом… — смутился Боря. — Ну извини, братэлло. Кто же знал, что так всё обернётся… Но ты не думай, я тебя кидать не собирался. Просто твоя девчонка мне приглянулась. Сам должен понимать, когда такая краля рядом, тут хошь не хошь, а изобразишь танец с саблями. Но кстати, она девчонка что надо — кремень! С такой и в разведку идти можно. Веришь? Я её после того разговора сильно зауважал. Мне такие бабы ещё не попадались, всем чего-то от меня всегда было надо и все были готовы продаться за подходящую цену…

Как не оттягивали они окончание работ, но наступило время сдавать готовый ролик заказчикам во главе с директором. Всё происходило в кабинете директора, откуда и началось накануне их проникновение в «Ковчег». Специально для просмотра в кабинет привезли большой монитор на колёсиках. Все пятнадцать минут, пока шёл ролик, присутствующие хранили напряжённое молчание. В это время Макс потихоньку сдвигался по дивану в сторону тяжёлой пепельницы на журнальном столике. Её, как противотанковую гранату, можно было швырнуть в большую голову директора, после чего принять последний рукопашный бой с его заместителями, пока не подоспеет вооружённая охрана.

Но вот экран монитора погас, и хозяин кабинета удовлетворённым голосом неожиданно предложил гостям продолжить их работу:

— На следующей неделе в нейтральных водах должна появиться плавучая лаборатория клонирования, и мы тут подумали, что было бы неплохо, чтобы вы дополнили этот великолепный ролик кадрами нашего первого опыта в этой области… Естественно, что за эту работу вам будет доплачено. Правда там, на корабле, насколько я в курсе, есть специальные дистанционные телевизионные камеры, но мы хотим, чтобы вы, так сказать, художественно для нас ещё поснимали…

После страшной гибели в Дахау Майэра их институт не разогнали, просто в освободившееся кресло его директора сел другой человек. В отличие от несчастного Алекса, ставшего жертвой собственной недальновидности и моральных ограничений, у нового директора Института по изучению и сохранению нордической расы доктора медицины Гюнтера Вернике был идеальный разум для преуспевающего чиновника тоталитарной системы. Он точно чувствовал, что можно и даже необходимо пообещать начальству, а чего брать на себя не следует ни при каких обстоятельствах.

Едва заняв освободившийся директорский кабинет, Вернике сразу заявил о своей готовности немедленно уйти в отставку, если от него в течение ближайших десяти-пятнадцати лет будут требовать представить закреплённый за его институтом препарат «Политрол», иными словами «продлитель жизни». Скорей всего, как серьёзный учёный с хорошей академической школой господин Вернике вообще не верил в возможность получения этого мифического «философского камня» вечной жизни. Правда, публично озвучивать свой скепсис благоразумно остерегался, а, напротив, на приёмах у начальства всегда был готов выразить искреннюю готовность выполнить ответственное задание правительства, но… не раньше, чем к 1955 году. По подсчётам Вернике к этой дате его положение среди ведущих учёных Рейха будет таковым, что многочисленные заслуги перед государством обеспечат ему статус неприкасаемого.

Естественно, что руководству столь отсроченные и туманные обещания не слишком нравились, потому сроки сдачи «Политрола» постоянно изменялись, а попутно институт нагружали более злободневными задачами. Так появилась «авиационная», а позднее и «подводная» темы. «Битва за Британию» показала, что у лётчиков, успевших спастись на парашютах из гибнущего самолёта, но приземлившихся в ледяную морскую воду, всё равно не оставалось ни малейших шансов на выживание, если их оперативно не удавалось поднять на борт спасательных судов. Требовалось срочно разработать эффективные средства сохранения жизни ценным профессионалам в условиях низких температур. Но вначале требовалось определить границу человеческих возможностей. Эксперименты проводились на заключённых концлагеря. Обнажённых людей погружали в ледяной бассейн и часами наблюдали за тем, как долго они смогут прожить.

Потом начались ещё более жуткие опыты с «забрасыванием» живых людей на сумасшедшие высоты, имитируя их в барокамере. Часто финалом этих экспериментов становился взрыв находящегося внутри человека. На Софью эти чудовищные эксперименты, часто проводимые на её бывших соотечественниках, производили самое гнетущее впечатление. Порой ей хотелось покончить с собой, лишь бы не участвовать в этих людоедских опытах. В какой-то момент её новый руководитель это почувствовал. Однажды между ним и Софьей состоялся следующий разговор:

— Вы считаете себя физиологом, — с беззлобной укоризной говорил ей шеф, — но ваш научный опыт ограничен. Я же, можно сказать, единственный, кто по-настоящему знает физиологию человека, так как имею мужество ставить эксперименты на людях, а не на мышах.

— Да, но эти несчастные простые солдаты и заслужили более гуманного отношения к себе! — не сдержала порыва накопившегося негодования женщина.

— Чушь! Они наши враги! И я скорее удавлю в барокамере сотню Иванов, уж извините меня за подобную откровенность, мадам, чем допущу гибель одного немецкого лётчика при разгерметизации кабины высотного истребителя…. Впрочем, я понимаю… в вас говорит голос крови — став более снисходительным, помягчел лицом и голосом Вернике. — А знаете что, наши вожди по-прежнему очень озабочены проблемой персональной вечной жизни, и я просто обязан поддерживать видимость работы в этом направлении. Поэтому давайте я повешу всю работу по этой теме на вас. Конечно, формально руководить лабораторией по-прежнему будет Гопнер. Он член партии, и вообще пользуется доверием начальства, но, откровенно говоря, он плохой учёный и мало что понимает в мумификации и прочей, пардон, белиберде, связанной с вечной жизнью. Так что, весь воз работы отныне будет на ваших хрупких плечах.