— Ну, теперь ему нечего делать в Риме, — сказала Клеопатра, узнав такие новости. — Скоро он вернется ко мне.

Клеопатра по-прежнему не хотела слушать Диону — а та знала правду, но от комментариев воздержалась. И когда прошел слух, что Антоний с Октавианом заключил мир, она по-прежнему молчала, а Клеопатра все еще ждала своего возлюбленного.

— Скоро приедет ваш папочка, — говорила она детям, уже вышедшим из младенческого возраста и начавшим ползать, что стало для нянек сущим кошмаром, — он привезет с собой сокровища, достойные царей, и даст вам каждому по сенатору в слуги.

Дионе не верилось, что Клеопатра стала до такой степени наивной, какой сейчас казалась. Конечно, отчасти ее поведение объяснялось отчаянием, отчасти — добровольной слепотой. Когда еще был Цезарь, она не раз говорила, что не боится ни одного соперника в человеческом облике — будь то женщина или мужчина; но против Roma Dea [33] устоять не в силах. Ни одна женщина — как бы велико ни было ее могущество, как ни разносторонни таланты ее ума, тела или магии — не могла соперничать с богиней.

Если даже Цезарь, не склонявший голову ни перед одним мужчиной и признающий лишь нескольких особо почитаемых им богов, был рабом Roma Dea душой и телом, то чего же ждать от Марка Антония? Он тоже подчинится мощи и воле этого города. Такое положение вещей казалось Дионе вполне логичным. Но не она родила ему детей, и у нее не было причин ждать его возвращения. По правде сказать, она даже радовалась тому, что он уехал — своей страстью к вину и непомерной шумливостью он отвлек Клеопатру от дел насущных.

Вернувшись из Тарса, Диона лишь однажды видела своего сына Андрогея, да и то на расстоянии: она шла по одной стороне улицы, а он — по другой. Тимолеона ей приходилось видеть не чаще. Он обзавелся друзьями: мальчиками и юношами из почтенных родов, некоторых из них он знал с раннего детства. Все они встречались друг с другом в гимнасии, находившимся рядом с домом Дионы, на уроках риторики, учились ездить верхом и охотиться, и даже осваивала приемы владения оружием под неусыпным оком наставника, о котором Диона слышала только хорошее. Всего этого, казалось, с лихвой достаточно даже для неугомонного ума Тимолеона. Его вечно не было дома — то он с одним мальчиком, то с другим, то на уроках, то в гимнасии — туда Тимолеон ходил, чтоб научиться всему, что должен уметь мужчина.

Диона тоже вносила свою лепту в образование сына. Разумеется, она не могла обучить Тимолеона искусству становления мужчины, и он искал себе наставников самостоятельно, не особенно интересуясь, из чьего кошелька платят риторикам, учителям верховой езды, за лошадь, уздечки, седла, а также за грума, сопровождающего его. Диона оплачивала все, что было необходимо Тимолеону при его положении в обществе.

В один из долгих вечеров, в компании кошки и списка Гераклита на коленях, Диона загрустила. Ее сын растет и получает образование, как и положено молодому человеку. Но от этого ее одинокие вечера не становились короче, а книжки — интереснее. Сейчас она обрадовалась бы даже дерзости Тимолеона, которая в последнее время почти всегда была наготове.

Маленькая кошка посмотрела на Диону загадочными глазами и устроилась поудобнее у нее на коленях. Счастливое существо. Она еще несколько раз окотилась, и ей это только шло. Золотисто-рыжего кота давно уже отдали Александру Гелиосу, а серебристо-черную кошечку — Клеопатре Селене. Котята, казалось, знали, что были даром богов: не раз Диона находила их всех вместе — котята мурлыкали, а дети спали, улыбаясь во сне.

Их мать-кошка возвратилась к своему царственному одиночеству и возобновила опеку над Дионой. Диона погладила отливавшую золотом солнца шерстку и вздохнула. — Ах, если бы с детьми было так же просто…

Может быть, сегодня она пойдет в храм. Жрицам Исиды будет приятно видеть свою сестру и ученицу: они порадуются, что она возвратилась — хотя и ненадолго.

Диона снова вздохнула. В комнате было очень тихо. Светильники теплились, и ветерка почти не ощущалось.

Послышались голоса. Слуги закрывали двери на ночь, хотя было еще не поздно. В кухне, наверное, уже разведен огонь и оставлен ужин для Тимолеона если он придет и захочет поесть. Правда, сын просил разрешения поужинать с одним из приятелей, и она не возражала. Диона надеялась, что он вернется не слишком поздно. Все-таки Тимолеон был еще ребенком — как бы ни старался казаться мужчиной.

Голоса становились все громче. Она слегка нахмурилась. Слугам не запрещалось говорить в ее доме так, как им вздумается, но она вовсе не поощряла криков и перепалок.

Диона уже было собралась встать и выяснить, что стряслось, как вдруг дверь распахнулась. Возмущенный Сенмут, загораживая вход, пытался вытолкать непрошеных визитеров — но не тут-то было! Настырный гость, высокий, широкий в плечах и крупный телом, без труда оттолкнул Сенмута и упал перед Дионой на одно колено.

— Марсий? — удивилась она, — что это тебе взбрело?