Ему пришлось еще пять лет ждать первого настоящего успеха, но когда он обрел его в душераздирающей мелодраме под названием «Колокола», перед Ирвингом открылась карьера, сделавшая его архетипом викторианского исполнителя, первым актером, возведенным в рыцарское достоинство за заслуги перед театром.

Премьера поставленного Ирвингом «Гамлета» 31 октября 1874 года стала гвоздем сезона, но поначалу сдержанная игра актера озадачила зрителей. Как пишет в своих мемуарах Эллен Терри [15] , «успех премьеры в „Лицеуме“ в 1874 году не отличался тем электризующим, почти истерическим великолепием, которым сверкает великая игра некоторых актеров». Отнюдь не сразу те, кому посчастливилось присутствовать на представлении, начали воспринимать тонкое искусство этой интерпретации, но уж тогда, по утверждению все той же Эллен Терри, «внимание сменилось восхищением, восхищение – энтузиазмом, энтузиазм – триумфальными аплодисментами».

По прошествии стольких лет трудно установить, какие роли играл Холмс в те несколько недель, что он оставался профессиональным актером. Ведь неизвестно даже, под какой фамилией он выступал, хотя мы точно знаем, что не под своей собственной. Штудирование театральных афиш, программок и театральных обзоров 1874 года искушает высказать догадку, за какой фамилией прятался будущий сыщик, но твердой уверенности в этом нет.

Когда Холмс поступил в «Лицеум», Ирвинг только начинал играть Гамлета, и, возможно, новому рекруту поручили несложную, но важную роль одного из друзей принца Датского – Розенкранца или Гильденстерна. Хотя он мог выходить на подмостки обычным статистом-солдатом.

Создается впечатление, что они с Ирвингом сдружились и время от времени встречались до смерти Ирвинга в 1905 году. В 1897-м расстроенный убийством актера Уильяма Терриса Ирвинг обратился за помощью к Холмсу. И хотя личность убийцы была известна с самого начала и преступление – несмотря на всю сенсационность, которую ему придала слава жертвы, – не заключало в себе интеллектуальной загадки, особенно ценимой Холмсом, сыщик уделил ему время.

Казалось, ничего таинственного в деле не было. Убийца, неудачливый актер Ричард Принс, был схвачен на месте преступления, возле тела умирающего Терриса и никакого сопротивления не оказал. Он не отрицал своей вины перед полицией, заявив, что Террис десять лет всячески мешал ему получить роль и он должен был «либо умереть в подворотне, либо убить» Терриса.

Принс явно достиг такой стадии психического расстройства, что утратил способность разумно мыслить. Все свои неудачи и обманутые ожидания он ставил в вину злополучному Террису, чье единственное реальное преступление заключалось в том, что он преуспевал, а Принс – нет.

Во время процесса медицинские свидетельства убедили присяжных, что Принс душевнобольной и за свои поступки не отвечает. Его приговорили к пожизненному принудительному лечению в Бродмуре, где он стал душой театра и оркестра этого приюта для умалишенных преступников.

Присяжные пришли к выводу, что убийство явилось следствием помрачения ума одного-единственного человека. Однако Ирвинг так не думал. Убежденный, что преступление было отнюдь не таким простым, каким представлялось в суде, он написал Холмсу, взывая о помощи.

Через два-три дня Холмс сумел успокоить слишком впечатлительного сэра Ирвинга, втолковав знаменитому актеру, что дело было именно таким простым, каким и выглядело. То обстоятельство, что сыщик вообще согласился потратить свое драгоценное время на убийство Терриса, указывает, сколь дорожил он воспоминаниями о собственной краткой сценической карьере.

Насколько хорошим актером был Шерлок Холмс? Удалась бы ему сценическая карьера? «Лучший способ хорошо сыграть роль – это вжиться в нее», – однажды сказал Холмс, из чего следует, что он был автором данного метода, опередив свое время. В рассказе «Шерлок Холмс при смерти», откуда взята цитата, он довел свой метод до предела. Чтобы изобразить умирающего и таким образом провести злодея Кэлвертона Смита, Шерлок Холмс голодал, пока чуть было не оказался на пороге смерти. Но метод его не лишен примеси безумия, на что указывает Уотсон с неизменным своим здравым смыслом, и немногое может сказать нам об игре Холмса в «Лицеуме».

Не сохранилось ни одного отзыва кого-либо из тех, кто видел Холмса на сцене. Однако содержащиеся в поздних рассказах Уотсона указания на достоверность образов, которые Холмс создавал в процессе своих расследований (образов столь разноплановых, как итальянский патер, пьяный конюх, трясущийся курильщик опиума и астматический моряк), дают право предположить, что он мог бы стать незаурядным характерным актером. Но его ожидала иная карьера.

В 1874 году Майкрофт Холмс жил в Лондоне. Двадцати семи лет, уже начавший свою туманную карьеру в коридорах власти, он, кроме того, успел обзавестись кругом привычек, которые с годами только укреплялись. Позднее, как замечает Холмс в рассказе «Чертежи Брюса-Партингтона», увидеть Майкрофта где-нибудь, кроме его излюбленных мест, было бы не менее поразительно, чем встретить на проселочной дороге свернувший вдруг с рельсов трамвай.

Возможно, весной того года встреча с ним за пределами Уайтхолла не показалась бы такой же редкостью, как впоследствии, но даже тогда он был человеком сложившихся привычек и установившегося образа жизни. Посещения театров они не включали, и Майкрофт понятия не имел, что его младший брат находится в Лондоне, пока не получил телеграмму из Йоркшира. Он немедленно принял все меры, чтобы убрать Шерлока из «Лицеума» и вырвать из-под влияния Ирвинга.

Задача была не из легких. Шерлок не желал, чтобы его «убирали» из театра. Он упивался пребыванием в актерах и не испытывал желания вернуться в душную атмосферу университета, который, как он чувствовал, не мог дать ему ничего полезного.