Мне казалось, что Хелен не стоит быть излишне требовательной в ее ситуации, но с другой стороны, возможно, помощник шерифа на полставки, который только научился писать свое имя, — не лучшая для нее пара.

Хелен очень понравилась моя красная рубашка. Увидев ее, она попросила ее померить и настолько обрадовалась и оживилась, застегивая пуговицы, что мне показалось, будто она избавилась от своей хандры. Она начала заправлять рубашку в юбку и я заметила, что у нее появился живот. Вскорости в историю о том, что Хелен сюда приехала отдохнуть, никто не поверит. Я поняла, что вне зависимости от настроения сестры, эта проблема никуда не рассосется.

Мы с Хелен начали ходить в католическую церковь Ред Лейка. Церковь располагалась в здании из необожженного кирпича старой католической миссии. Я не особенно любила отца Каванаха — высокого человека, у которого полностью отсутствовало чувство юмора и от улыбки которого кисло молоко и краска отшелушивалась от стен. Но в церковь ходило много местных фермеров, и я подумала, что Хелен будет полезно выйти в свет и увидеть людей.

Однажды, приблизительно через шесть недель после приезда Хелен, мы были в душной церкви. Во время службы мы то вставали, то становились на колени. Хелен была одета в свободную, не прилегающую к телу одежду, чтобы скрыть свой растущий живот. Неожиданно она потеряла сознание и упала. Отец Каванах подошел к ней, попробовал рукой ее лоб, а потом на мгновение задумался и потрогал ее живот. «Она беременна! — воскликнул он, и потом, увидев, что на ее руке нет кольца, добавил: — И она не замужем».

Отец Каванах потребовал, чтобы Хелен исповедовалась, однако, когда она это сделала, он не отпустил ее грехи, а заявил, что ее душа находится в смертельной опасности. Она совершила плотский грех, была блудницей, сказал он, и ей надо жить в специальных приютах для блудниц при церкви.

Хелен вернулась с этой исповеди в расстроенных чувствах. Она не собиралась переезжать в церковный приют для блудниц — да и я бы ни за что не позволила ей это сделать, — и теперь все жители города знали о ее положении. Отношение людей к нам заметно изменилось. Женщины начали избегать нас, отводили глаза, когда мы проходили по улице, а ковбои начали смотреть на нас, как на девушек легкого поведения. Однажды на улице мы прошли мимо старой мексиканки, и когда я оглянулась, то увидела, что та истово крестится.

Через пару недель после исповеди Хелен в нашу дверь кто-то постучал. Я открыла и увидела школьного инспектора мистера Макинтоша, того самого, который уволил меня после окончания войны.

Он приподнял свою шляпу-федору, посмотрел внутрь комнаты, в которой Хелен мыла тарелки после ужина, и произнес: «Мисс Кейси, я могу поговорить с вами наедине?»

«Я пойду прогуляюсь», — сказала Хелен, вытерла руки о фартук и вышла из комнаты. Когда Хелен прошла мимо мистера Макинтоша, тот нарочито вежливо снова приподнял на голове шляпу.

Я не хотела впускать его в свою жилую комнату, на полу которой лежал раскрытый чемодан Хелен и стояла немытая посуда, поэтому провела его в классную комнату.

Нервно теребя свою шляпу и не глядя мне в глаза, мистер Макинтош начал подготовленную заранее речь о состоянии Хелен, морали, впечатлительных детях и правилах департамента образования штата. Я ответила ему, что Хелен обратилась за помощью ко мне, своей сестре, и в ее положении никуда не может уехать. Я заметила, что она не общается с моими учениками. Но мистер Макинтош перебил меня и сказал, что не может обсуждать этот вопрос, потому что знает, что родители моих учеников возмущены и негодуют, что дело зашло слишком далеко, и если я хочу продолжать работать учительницей в Ред Лейке, то Хелен должна уехать из города. После этого он надел шляпу и отбыл.

Я была настолько возмущена, что почувствовала слабость в ногах и присела на стул. Вот уже второй раз в моей жизни человек-рыба, бесчувственный бюрократ мистер Макинтош говорит мне о том, что мои услуги не требуются. При этом среди родителей моих учеников были бывшие проститутки, пьяницы, карточные шулеры, контрабандисты, занимающиеся перевозкой и продажей алкоголя, и даже отребье, которое воровало скот. Эти люди закрывали глаза на то, что я сама играю в карты, пью контрабандный алкоголь и участвую в скачках, но они не хотели с состраданием отнестись к моей сестре, которую использовал и бросил какой-то подонок, потому что это было против их этических правил. От возмущения мне хотелось стереть их в порошок.

Немного успокоившись, я вернулась в свою комнату. Хелен сидела на кровати и курила. «Я никуда не уходила, — сказала она, — и все слышала».

Всю ночь я крепко обнимала Хелен и старалась убедить ее в том, что мы сможем решить эту ситуацию. Я напишу родителям, говорила я. Они поймут и ее примут. Она — далеко не первая девушка в мире, которую бросил мужчина. Хелен сможет родить на ранчо у родителей. Может быть, Бастер и Дороти согласятся принять ребенка в свою семью. Я буду каждые выходные участвовать в скачках и все выигрыши переводить Хелен, которая может использовать эти деньги для того, чтобы начать новую жизнь в другом городе — Канзас-Сити или Новом Орлеане. «Вариантов масса, — убеждала я Хелен. — И мне кажется, что это лучший выход из ситуации».

Но Хелен не разделяла мою уверенность. Она говорила, что мама никогда не простит ее за то, что она опозорила семью. Родители лишат ее наследства и выгонят из дома, точно так же, как поступили в свое время родители Лупе после того, как узнали, что она беременна. Ни один мужчина не захочет взять ее в жены, говорила она. Хелен заметила, что не сможет жить одна, потому что у нее нет таких сил, какие есть у меня.

«Ты никогда не думала о том, что можно просто сдаться? — спросила меня Хелен. — Просто сдаться и все закончить?»