В последнее время приезд вельможного люда в Пущу не наблюдался. Сиротливо стоит в окружении сосен ставший в один день знаменитым охотничий дом, построенный для Хрущева. В нем в декабре 1991 года втайне от народов большой страны «тремя зубрами» из славянских столиц был оформлен развал великого государства. «Вот окно Ельцина, а это — Бурбулиса… А в рубленом доме жили Шахрай и Козырев. А тут — Шушкевич, Кравчук… Говорят, прямо отсюда позвонили сообщить приятную для него весть американскому президенту, — рассказывает лесник и заканчивает словами: — Большое черное дело…»

…А Пуща — «терем расписной» — уже зябнет от легких ночных морозов, от долгих туманов.

Пуща спокойна и равнодушна к страстям человеческим. Много всего повидали ее дубравы. Но молчаливы. И, умирая, ничего не расскажут.

 Фото автора. 18 октября 1996 г.

(Окно в природу)

Две недели назад ехал я в поезде с дагестанцем. Глядели в окно, говорили… Камал живет где-то под Брестом, но сердце его в горах. Говорил он о кизячном дыме, об овцах. О горных тропинках, о скудности горной жизни, о причинах вражды между горцами — «жизненное пространство»! И зашел разговор о влиянии высоты на жизнь. «О, еще как влияет! В нашем Кули вызревают яблоки, груши, черешня. Аул Хафек через ущелье напротив, крикни — услышат.

В нем яблони, вишни, черешни тоже цветут, но вызревает только картошка. Почему? Разница в высоте. Всего триста метров, а жизнь другая».

На этажах высоты жизнь различается очень сильно. В горах, находясь в одной географической точке, из тропического леса, саванны или тайги можно подняться в арктическую зону — снег, лед и ничего больше, никакой жизни! Килиманджаро в Африке — гора не бог весь какой красоты, но воспета всякими средствами — от рекламных картинок до рассказов Хемингуэя.

Экзотика! У подножия ходят зебры, слоны и жирафы, а вверху белеет чудо для Африки — снег.

Когда в Индии с юга подбираешься к Гималаям, видишь ту же экзотику: жирная зелень леса и вдруг на фоне синего неба — белый зубец. Это снег, вечный снег на высоте восьми тысяч метров. Температура с поднятием вверх через каждые двести метров опускается на один градус. Прикидываешь: там, где белеет этот зубец, мороз за сорок. Но тут, у подножия горы, жарко, люди в рубашках. Альпинисты, нагруженные теплой одеждой, выглядят странно.

По мере того как поднимаешься вверх, человеческий муравейник вдруг исчезает. Высота не может кормить столько людей, сколько кормит равнина. Редкие деревеньки. Щепотка домиков на уступе горы — желтеют початки кукурузы на плоских крышах, пашня, отвоеванная у гор, кружевными террасами окаймляет деревню, у околицы бродят низкорослые буйволы, мальчишка-пастух стоит на уступе. Другая деревня напротив — через ущелье. Если в гости, по тропке вниз, а потом вверх — полдня пути.

Но меж деревьями над ущельем натянут канат. В подвесной тележке по воздуху можно добраться минут за двадцать.

Выше — еще деревни, но реже и реже. А дальше встретишь лишь пастухов. Выше их — мир охотников. Ну а к снегам и дальше по ним ходят лишь альпинисты. «Стационарная» жизнь человека в Тибете и в американских Андах теплится на высоте четырех тысяч метров. Выше, сознательно обрекая себя на трудности, живут монахи в монастырях либо добытчики серебра.

Высшая точка «стационарной» человеческой жизни как рекорд отмечена на высоте шести километров. Для равнинного человека, у которого на высоте уже трех километров болит голова, жизнь в монашеском поднебесье немыслима. Только альпинисты, утверждая силу человеческого духа, поднимаются еще выше, часто расплачиваясь за это здоровьем и даже жизнью.

Ну а животные и растения, как высоко они поднимаются? Тот нам родственный мир, не озабоченный ни мыслью о Боге, ни спортивными достижениями, на горных этажах размещается в соответствии с температурой, влажностью, характером почвы и силой ветра. Эти условия определяют каждому свое место.

Край жизни. Альпинистов сюда сопровождают лишь вороны.

Ламы — жители высокогорий Южной Америки.

Кто поднимался в горы с подножия, видел плодоносящие заросли в самом низу. Повыше лес станет лиственным, как в средних широтах, к зиме пожелтевший наряд свой он сбрасывает. А выше — лес хвойный. Пролетая в Саянах к жилищу Лыковых, я всегда вижу эту границу. За хвойным лесом следует смесь — пестрота деревьев и луговин, а выше — сплошные луга. (Закономерность распространения жизни по высоте изучали в первую очередь в Альпах, поэтому всюду луга в горах называют альпийскими.) За ними выше — лишь травка между камнями, потом лишь голые камни, а выше — камни, покрытые снегом. Жизнь практически тут кончается — никаких тебе эдельвейсов, никакой даже низкорослой, стойкой к ветрам и морозам березки.