– А лучшая форма государственного устройства при демократии?

– Василь Никитич, ну ты меня уже третий раз о том спрашиваешь! – возмутился Михайло, но, посмотрев на непреклонную физиономию наставника, забубнил: – Лучшей формой государственного устройства при демократии является республика, от латинского – общее дело, сиречь – власть выборных людей.

– Ты, Михайло, когда сам будешь учить кого – а ты будешь учить – по морде твоей смышленой сужу, – поймешь, что лучший способ втолковать – повторение!

– Василь Никитич, а можно монархию с республикой смешать?

– Можно, – ответил Татищев безо всякого раздумья. – Вон хошь Швецию возьми, хошь Англию. Там короли сидят, правят, а помимо их еще и представительные органы есть, что лучшие роды представляют. В Англии – парламент, в Швеции – ригсдаг. Они и законы принимают, и налоги утверждают. Без их воли короли даже войну вести не могут. Парламент денег не даст – вот и все! Так что, с одной стороны, вроде бы – монархия, коли король есть, а с другой – лучшие люди государством управляют.

– Лучшие люди, Василь Никитич, – это князья да бояре? – лукаво поинтересовался Михайло. – А как же простой народ?

Татищев вздохнул. Ну никак не может парень забыть, что его пращур в Земском соборе заседал.

– Ты, Михайло Васильич, вспомни, о чем простой народ с избранными людьми договаривался, когда защиту искал?

Ломоносов скис. Теория естественного права, так любимая Василием Никитичем, сидела у него в печенках. Но раз наставник задал вопрос, нужно отвечать.

– Все люди рождаются свободными и право на все имеющими. Но коли люди начнут свою свободу осуществлять, наступит анархия, сиречь безвластие, начнется война всех против каждого. И дабы защитить себя, простой народ отказался от части своих свобод в пользу государства, но взамен получил защиту.

– Вот видишь! А государство-то – это кто? Это служилые люди – князья, бояре да дворянство, которое за народ в бой идет. Простой народ должен пахать-сеять, зверя морского бить. А управлять ими должны те, кому они это право отдали.

– Так, Василий Никитич, когда оно было-то? – не соглашался Ломоносов. – Ладно, если пращуры были толковыми, управлять умели. А детки? Вон, сам посуди – ты, Рюрикович природный, и князь какой-нить, тож Рюрикович. От одного корня происходите. Но ты, Василь Никитич, – голова, а князь сей – дурак набитый. Что же получается, дурак набитый должен нами править, потому что потомок того князя, которому мои пращуры власть отдали?

Спор этот уже изрядно надоел и самому Татищеву. Но вместо того чтобы прикрикнуть на парня – мол, как от Господа Бога заповедано, так и будет, – он пустился в объяснения:

– От всего народа сложно столько выборных отыскать. Вон ты мне про Земский собор талдычишь, что при Михайле Федоровиче Романове был. Сколько времени предку твоему надо было, чтобы из Поморья в Москву приехать? Недели три. Земский собор хорош, если надобно какое-то дело великое сделать – ну, царя на престол возвести, новые законы принять, как с Соборным уложением было. А враг напал, войско собрать нужно – в Поморье посылать? Так за то время враг уже у Москвы будет.

Михайло Васильич, не в первый раз слышавший рассуждения Татищева, хмыкнул:

– Так что получается, Василий Никитич, что на Руси никакого парламента-ригсдага и вовсе не нужно? Хоть в Поморье за депутатами посылай, хоть с имений их собирай – один хрен время тратить.

– Не нужно, – пожал плечами Татищев. – Парламент в тех землях хорош, где народ просвещенный да врагов естественных нет. Вон как в Англии или Швеции. Сидят англичане на своих островах – сунься-ка к ним! Испанцы совались, французы с голландцами пытались – да по зубам получили. А коли б засыпать Ла-Манш ихний, сидели бы англичане да с шотландцами цапались. Какое, к лешему, было бы величие ихнее? Так, вздор да несуразица. И шведы за морем отсиживаются. Много ли у Швеции врагов? Ну, Дания если, так Дания уже не та. Вон, Фридерик Пятый с государем Петром Алексеевичем союз против шведов заключил, да бит был. Даже после Полтавы, когда шведы ослабли, ничего сделать не смог. Если бы не мы, так и подгребла бы Швеция всю Данию под себя.

– Ну, мы еще есть, – напомнил Ломоносов.

– А что мы? Между нами и ими леса, да болота, да финские немцы. Мы вон ингерманладские топи у Швеции отхватили, Петербург построили. Выход к Балтике есть. Ну, потом, может, еще че-нить заберем. А может, и нет, коли шведы сами на рожон не полезут. Так и будут они дальше сидеть. А Россия – страна большая, народ темный. Опять-таки, постоянно кто-нить напасть норовит. Какой нам парламент, если нужна единая власть? Мы ж, как государство, за то и выжили, коли власть в одних руках.

– А Новгород Великий? – напомнил Михайло. – У нас старики до сих пор о новгородской вольнице говорят. Как-никак, города наши – что Архангельск, что Холмогоры, – новгородскими ватажниками основаны были.

– Мишаня, – посмотрел Татищев на коллежского регистратора, как на несмышленыша: – Вольница новгородская была хороша, пока она власти не мешала да пока один посадник в Новгороде был. А как стало посадников много, каждый власть к себе тянуть стал. И вече новгородское… Ну, куда годится, чтобы пьяные мужики собирались да орали – как государству лучше жить? Вот всё они и проорали. А что дальше? Пришла Москва, новгородскую вольность к ногтю прижала. Так что, – сделал вывод тайный советник, – что бы там французские и немецкие умники ни говорили, а у нас так – царь закон принял, сам его выполнил, сам же и судит того, кто закон нарушает. А по-другому – сожрут нас соседи, не поморщатся.