Израненный командир форта Луиджи Бролья сдал командование арагонскому рыцарю Мельхиору де Монсеррату, но тот вскоре был убит мушкетным выстрелом. Провансальский рыцарь Пьер де Массуэ Веркуаран, которого все звали «полковник Мас», а также молодые рыцари Хуан де Гуарес и Миранда, три столпа обороны форта, были тяжело ранены и не могли больше стоять, но продолжали биться своими двуручными мечами сидя. Видя столь бедственное положение форта, ла Валетт послал новых добровольцев. Недостатка в волонтерах не было, в бой их вел знаменитый корсар Ромега. Но когда они попытались пробиться в форт, добровольцев остановил огонь батареи с мыса Виселиц и турецких патрульных лодок.

А защитники форта продолжали сражаться. У них даже мысль о сдаче не появлялась. Де Гуарес сложил свою голову под вражескими ятаганами, полковник Мас был изрублен на куски, убиты были многие храбрые рыцари. 23 июня весь турецкий флот присоединился к обстрелу Сент-Эльмо. Два капеллана госпитальеров, Виньерон и де Самбрана, бывшие в форте с самого начала осады, исповедали и причастили оставшихся рыцарей и солдат. Затем они спрятали драгоценные святыни, подожгли часовню форта и стали бить в колокол. Это стало сигналом для защитников Бирги, что Сент-Эльмо пришел конец. Но янычары и спаги ворвались внутрь форта через три пролома в стене лишь тогда, когда рыцари израсходовали весь запас пороха и пуль. Оставшиеся в живых госпитальеры и солдаты – их было не больше сотни – отчаянно защищались, но что они могли сделать против османов, которые задавили их количеством?

Гоэмон предвидел такой оборот событий и даже продумал путь отхода из форта. Ниндзя не праздновал труса, сражался храбро, но не собирался сложить голову за идзинов, которые были для него совершенно чужды, хотя он и стал на время одним из них. По крайней мере, если судить по одежде. Что касается его несколько экзотической внешности, то де Алмейда представил Гоэмона как горца с Богом забытого высокогорного португальского селения, чем и объяснялась нелюдимость ниндзя, принимаемая защитниками форта за излишнюю стеснительность недалекого малого.

Гоэмон, как истинный христианин, даже обзавелся нательным крестом, купленным по случаю в Кадисе. Это была всего лишь одна из разновидностей маскировки, к которой часто прибегали синоби. В этом он не видел ничего зазорного; перевоплощение в другую личность ни в коей мере не затрагивало его веру. Главное, что на груди, под рубахой, он всегда носил свой амулет – инау. Что касается де Алмейды, то португалец к некрещеному «христианину» отнесся спокойно. Фернан уже настолько сдружился с Гоэмоном, что смотрел на его «чудачества» сквозь пальцы. Находясь рядом с Мачадо, фидалго чувствовал себя гораздо спокойней, уверенней и вдвое сильней.

Когда на небольшой площади посреди форта завязалась последняя, самая жестокая сеча, неистовый в бою Фернан де Алмейда хотел присоединиться к рыцарям, отчаянно отбивающимся от турок. Но Гоэмон придержал его за рукав и сказал ровным голосом:

– Сеньор, это конец. Мы сделали в форте все, что могли. Умереть никогда не поздно, тем более что позади нас бастионы Бирги, которые тоже кому-то нужно защищать. И потом, кто-то ведь должен доложить Великому магистру о славных делах его рыцарей.

Какое-то время де Алмейда прожигал Гоэмона насквозь бешеным взглядом. Для него, в отличие от юноши, битва с османами была сражением за веру. При всем его легкомысленном отношении к святым отцам и церкви он все-таки был истинным христианином. Неизвестно, чем бы закончилась их размолвка, но тут в разговор вступил аркебузир Франсиско Бальби. На него страшно было смотреть: в лохмотьях, прокопченный насквозь черным пороховым дымом, загорелый до черноты – словно обожженный на костре, с повязкой на голове, через которую проступала кровь, Бальби смотрелся выходцем из ада. Он сдружился с де Алмейдой и они всегда держались вместе.

– А парнишка прав, сеньор, – сказал Бальби. – Мы не рыцари и не имеем защитного облачения, поэтому янычары зарежут нас, как свиней, быстро и бестолку. Нужно уходить отсюда. Но как это сделать? Мы в мышеловке.

– Не совсем, – возразил Гоэмон. – Сеньор Бальби, вы не побоитесь прыгнуть со стены форта в воду?

– Что за вопрос… – Старик попытался улыбнуться, но это ему не удалось, и на его лице появилась гримаса, похожая на волчий оскал. – Кто вырос возле моря, тот плавает, как дельфин. В юности я прыгал с самых высоких скал, которые только мог найти на Сицилии.

– Вам придется вспомнить молодость, – сказал Гоэмон. – Следуйте за мной. Быстрее! – Он заметил, что турки уже начали обращать на них внимание.

Оставив все свои сомнения и колебания, де Алмейда последовал за Гоэмоном без лишних размышлений. Его давно удивляла практичность и находчивость юноши, который мог выкрутиться из любого, самого сложного положения. Фидалго знал, что Гоэмон слов на ветер не бросает, а значит, появилась надежда уберечь шею от острого турецкого ятагана. Пробираясь среди мертвых тел, заваливших площадку у гребня стены, он вдруг ни с того, ни с сего вспомнил о неверной Гразиеле, и у него защемило под сердцем; в этот момент Фернану почему-то показалось, что разговор, который они вели на асьенде, еще не закончен, и обязательно должен иметь продолжение.

– Здесь! – сказал Гоэмон, когда они оказались в самом дальнем конце форта.

В этом месте крепостная стена поднималась прямо из воды. Она была очень высокая, а если смотреть сверху, то прибой, который облизывал замшелые камни, казался настолько далеким, что прыгать в море было чистым безумием.

– Да-а… – Фидалго, посмотрев вниз, невольно отшатнулся. – Высоковато… А, была, не была! Спаси нас, Господи… – Перекрестившись, он сильно оттолкнулся от гребня стены и прыгнул.

Нужно сказать, что не только высота стены представляла опасность для пловцов. В море у ее подножья было много хаотически разбросанных каменных глыб, поэтому перед прыжком требовалось найти глубокое место и попасть в него, что представляло определенную сложность. Тем не менее фидалго вполне благополучно плюхнулся в воду, лишь немного отбив себе живот. За ним последовал и Франсиско Бальбо. Старик и впрямь свою молодость провел не зря. Он так точно и тихо вошел в воду, что Гоэмон даже поцокал языком от восхищения. А затем прыгнул и сам. Для подростков клана Хаттори прыжки в воду с высоких скал были развлечением.