Обыкновенно полагают, будто Владимир хотел попросту унизить Перуна — для того и бросил его в воды реки и повелел избивать тяжелым дубьем («жезлием»), отпихивать от берега шестами. Безропотность, с которой принял Перун побои и издевательства, должна была показать киевлянам бессилие обветшавшего бога перед всесильным Христом. Но это не совсем так. За действиями Владимира и за поведением киевлян стояла тысячелетняя традиция, причем не христианская, а языческая. Ученые уже давно обратили внимание на поразительное сходство летописного рассказа о падении Перуна с различными обрядами «проводов» и «похорон» «нечистой», «нежелательной» или просто уходящей на время силы, бытовавшими у восточных славян и других европейских народов. Таковы «проводы» зимы («Масленица»), весны (так называемая «Кострома», или «Коструба»), праздники Ивана Купалы или Ярилин день. Некоторые из этих обрядов дошли и до наших дней, сохранив в себе остатки древних языческих празднеств и жертвоприношений. Чучела Масленицы или Костромы, Купалы или Ярилы, соломенные или тряпичные куклы, олицетворявшие некогда грозные божества, точно так же, как и киевских идолов, подвергали в этих обрядах побоям и поношению. Их с разнузданными песнями или с жалобным причитанием выносили за пределы поселения и «хоронили» — чаще всего либо сжигали, либо разрывали на части (полная аналогия летописному: «овы иссечи, другие огневи предати»), либо сплавляли по реке (как Перуна или Волоса). С ними прощались до будущей зимы или весны — и в этих действиях не было ничего унизительного или чересчур жестокого. Смысл древнего обряда забывался его участниками, но без труда может быть восстановлен учеными-этнографами.

Так, плач и причитания («аки по мертвому») изначально должны были зафиксировать бесповоротный уход божества в «иной», потусторонний мир, обозначить границу между прежде живым и ныне умершим. (Без особого «заговаривания», произнесения подобающих слов факт смерти мог оказаться мнимым.) Тот же смысл обозначения состоявшейся смерти — только посредством не слов, а действий — имело ритуальное избиение идола (неважно — деревянного или соломенного). Магический, ритуальный характер приобретали и способы его умерщвления — разрывание (разрубание) на части, сжигание.

Знаменательно, что главные киевские божества — «верхний» Перун и «нижний» Велес — были брошены в воду. Издавна у большинства народов река служила наиболее естественным и прямым путем, соединяющим «этот» и «тот» свет. Водам реки доверяли то, что должно было сгинуть, покинуть «посюсторонний» мир, в том числе и обветшавшие святыни [88] . Не случайно, наверное, Перуна привязали к конскому хвосту: в поверьях славян и других народов конь является одним из главных «проводников» на «тот» свет. Весь смысл свержения Перуна, как его изображают летопись и Жития князя Владимира, и состоял в «проводах», «похоронах» главного языческого бога Руси {318} .

Киевляне прощались с ним и с другими своими божествами, провожая (точнее, выпроваживая) их из своей земли. И, как окажется, уже не на время, а навсегда. Приставленные Владимиром двенадцать мужей (магическое число, несомненно, подходящее для своеобразной свиты языческого кумира) должны были проследить за тем, чтобы идол не прибился к берегу до тех пор, пока не покинет пределы обитаемого славянами мира, то жизненное пространство, которое они считали своей землей. Границей между своим миром (Русью) и чужим (Степью) служили днепровские пороги.

Позднее киевское предание, записанное в XVII веке в Киевском Синопсисе, рассказывает, будто киевляне провожали своего идола по берегу с криками: «Выдобай (то есть выплывай. — А. К.), господине боже, выдобай!» Идол и выплыл («выдобнул») чуть ниже по течению Днепра. Владимировы мужи оттолкнули его шестами, и Перун поплыл прочь, более уже нигде не приставая к берегу до самых порогов. Место, где Перун в первый раз приблизился к берегу, якобы получило с тех пор название Выдубичи{319}. Впоследствии здесь возник знаменитый киевский Михайловский Выдубицкий монастырь, славный в истории русской культуры и русского летописания.

Так покидал Перун Киев и всю Русскую землю. Его провожали в соответствии с языческими законами, тысячелетней языческой традицией, можно даже сказать, с подобающей почестью — не как презираемого, поруганного беса, но как по-прежнему могущественного бога. Зримо, явственно он освобождал место для нового, еще более могущественного Христа. И не случайно именно на месте «Перунова холма» выросла деревянная церковь во имя святого Василия{320} — вероятно, первая, поставленная Владимиром в Киеве. И в других местах Русской земли церкви первоначально ставили на месте прежних языческих капищ, знаменуя тем самым торжество новой веры и ее своеобразную преемственность с обветшавшими идолами.

Подобные обряды «проводов» Перуна проходили, по-видимому, и в других городах Руси. В летописях сохранились предания о свержении новгородского Перуна, идол которого, как мы помним, был поставлен над Волховом Добрыней по повелению Владимира.

«…Пришел к Новгороду архиепископ Аким Корсунянин, и требища разрушил, и Перуна посек, и повелел тащить его в Волхов. И, повязав его веревками, потащили его по калу (грязи. — А. К.), побивая палками. И повелел никому и нигде не принимать его». Новгородский летописец рассказывает о некоем «питьблянине» (жителе с Питьбы, небольшой речки, впадающей в Волхов немного ниже Новгорода), который пришел рано утром на реку, собираясь везти горшки в город на продажу, и увидел Перуна, приткнувшегося к берегу. «И отпихнул его питьблянин шестом, так сказав: “Ты, Перунище, досыта пил и ел, а ныне плыви прочь!” И сгинул тот со свету»{321}.

Этот рассказ читается в Новгородской Первой летописи младшего извода, составленной в XV веке. Конечно, он осовременен. Так, например, епископ Иоаким Корсунянин назван здесь «архиепископом», хотя этот титул новгородские владыки получили только в XII веке. по-новому, по-христиански, осмыслены и происходившие в Новгороде события.

Но в основе рассказа летописца, несомненно, лежит древнее предание, а обряд изгнания новгородского Перуна очень похож на киевский.

В том же XV веке было записано еще одно предание о новгородском Перуне. Когда идол влачили к Волхову, рассказывает составитель Псковской летописи, «вошел в Перуна бес и завопил: “Ох, ох мне! Достался немилостивым рукам сим!” И бросили его в Волхов, и повелели никому не принимать его. И когда плыл тот под Великим мостом, забросил палицу свою на мост, ею же безумные убиваются, утеху творят бесам». По другой летописи, Перун будто бы произнес при этом следующее: «Люди Новгородские! Сим потешаясь, вспоминайте обо мне, когда биться будете»{322}.