В мае 1788-го Екатеринославская армия продвигалась к Очакову. Началась длительная осада важнейшей турецкой твердыни. «Я на камушке сижу, на Очаков я гляжу», — иронически комментировал Суворов долгое стояние у стен крепости. «Очаков — не Троя, чтобы его десять лет осаждать», — пустил свой афоризм и Румянцев, верно, вспоминавший, с какой яростью в прежние годы сжимал кольцо вокруг Кольберга. Потёмкин предпочитал действовать методично, но вылазки турок из крепости наносили осаждавшим заметный урон. На приступ светлейший решился только зимой: штурм прошёл в ночь на 6 декабря, при 23-градусном морозе.

После Очаковской победы роль Потёмкина снова возросла. Светлейшего, Суворова и некоторых других генералов наградили в Петербурге. А действия Румянцева императрицу не устраивали. Она всё чаще указывала на его медлительность и неповоротливость во главе Украинской армии. Свидетельством тому — записки Храповицкого. В июле 1788-го, когда Румянцев объяснил свою неторопливость нехваткой штыков, императрица воскликнула в раздражении: «Он больше никогда не имел: при Катульской баталии было 15 тысяч». В конце января 1989-го — ещё резче: «Граф П.А. Румянцев-Задунайский дает ордера с явным противоречием прежним. Лучше бы пошел в отставку».

Румянцев улавливал настроения властей — и в начале 1789-го сам написал Потёмкину: «А по моему обыкновению, не скрываясь, вам говорю, что не может лучше и пойтить наше дело в сем краю, верно как под одним вашим начальством».

А кампания началась рано: в апреле 1789-го Украинская армия уже действовала активно. На левом берегу Нижнего Дуная визирь сосредоточил немалые войска, тревожившие австрийцев. Им на помощь Румянцев посылает корпус генерала Дерфельдена, который за две недели наносит туркам три поражения.

К началу марта решение принято. «Моё мнение есть — фельдмаршала Румянцева отозвать от армии и поручить тебе обе армии, чтобы дело согласнее шло», — пишет Екатерина Потёмкину. Вскоре последовал императорский указ о соединении Екатеринославской армии с Украинской под командованием Потёмкина.

Снова начиналась дипломатическая игра: императрица намечала Румянцева для командования над иллюзорной армией, которая была бы сформирована в случае войны с Пруссией. Явиться в Петербург Румянцев отказался, попросился на лечение за границу. Императрица позволила ему выехать на воды — но Румянцев оставался в Яссах, при армии. «Его присутствие в Молдавии подает случай слухам, моим и общим делам вредный. Я желаю и требую, чтобы он выехал из Молдавии», — писала императрица, но фельдмаршал не покидал Ясс до конца кампании. К этому времени относится исторический анекдот о том, что Суворов и после отставки Румянцева — из великого уважения к учителю — демонстративно посылал ему рапорты, как будто граф Задунайский оставался командующим. А для Суворова кампания 1789 года ознаменовалась блистательными победами при Фокшанах и Рымнике — как раз в румянцевской епархии, на территории, где должна была действовать Украинская армия.

Только осенью, когда утихли бои, Пётр Александрович отбыл в своё поместье Жижи, а оттуда — в любимые Вишенки. Пленные турки запустили точную фразу: «В прошлую войну он был визирь, а теперь только сераскир». Могли бы добавить ещё латинскую поговорку: «Так проходит мирская слава».

О взятии Измаила и Мачина, о морской победе Ушакова при Калиакрии Румянцев узнавал уже из дружеской переписки. Как и о смерти Потёмкина 5 октября 1791 года. Не так много времени прошло после их совместных действий в кампании 1788-го…

«Вечная тебе память, князь Григорий Александрович», — сказал со слезами на глазах Румянцев, узнав о кончине Потёмкина, и, заметив недоумение своих приближённых, прибавил: «Князь был мне соперником, может быть, даже неприятелем, но Россия лишилась Великого человека, а Отечество потеряло сына бессмертного по заслугам своим!» Эту минуту запомнили многие.

Война завершилась победно. Османскую империю сломили, на Чёрном море утвердились. Блистали победами ученики Румянцева — Суворов и Репнин. Ясский мир был заключён, разумеется, без участия Румянцева.

В росписи «О пожалованных за службу и труды наградах и милостях, присвоении чинов и званий и назначениях», составленной в сентябре 1793 года, имя старого полководца стояло первым — по старшинству, даже прежде более щедро награждённого Потёмкина: «Генералу-фельдмаршалу Графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому, в начале войны предводительствовавшему Украинскою Армиею, за занятие части Молдавии Всемилостивейше жалуется шпага с алмазами».

Шпагу эту Румянцев получил в Ташани, уезжать откуда не желал, да и здоровье не позволяло. Увы, от болезней дипломатических Румянцев перешёл к самым настоящим, старческим.

Год 1794-й начинался тревожно и суетливо, хотя для Румянцева тишина украинской ночи оставалась неизменной. Другое дело — столичный «великолепный карусель», от которого голова болит и спину ломит.

Для императрицы и для империи никто не сумел заменить Потёмкина — даже высоко взлетевший Платон Зубов, о разнообразной, хотя и не слишком бурной деятельности которого малороссийский отшельник узнавал от верных друзей, не забывших его и в закатные годы. Румянцев говорил о болезнях гораздо реже, чем они давали о себе знать. А страдал от физической немощи всерьёз — и к новой славе не стремился, да и не ожидал от «премудрой Фелицы» ни милостей, ни назначений.