Описание: Михаил Александрович Тарковский родился в Москве в 1958 г.После окончания пединститута им. Ленина (отделение география-биология) уехал в Туруханский р-н Красноярского края, где работал сначала полевым зоологом, а позже охотником.Проживает там и по сей день в деревне Бахта.Творческую деятельность начинал как поэт.В 1986 г. поступил на заочное отделение Литературного Института им. А.М.Горького на семинар поэзии В.Д.Цыбина.В 1991 г. вышла книжка «Стихотворения» с рисунками автора, куда вошли стихи из дипломной работы.Прозу начал публиковать в журналах с 1995 г. В 2003 г. стал финалистом литературной премии Ивана Петровича Белкина 2003 года за повесть «Кондромо». Лауреат премий журнала «Наш современник» и сайта «Русский переплет», лауреат премии "Ясная поляна" имени Л. Н. Толстого за 2010 год.В 2003 – 2005 гг. был инициатором и соорганизатором съемок и автором идеи четырехсерийного документального телефильма с рабочим названием «Енисей-кормилец» («Промысел»), вышедшего в 2008 г. под другим названием и авторством. В фильме использованы кадры из личного видеоархива писателя. Фильм повествует о жизни рыбаков-охотников из Бахты.В 2009 г. Новосибирским издательством ИД «Историческое наследие Сибири» выпущена серия прозы из трех книг «Замороженное время», «Енисей, отпусти!», «Тойота-креста».(Приходится внуком Арсению Тарковскому и племянником - Андрею)Доп. информация:Главными мотивами для создания данной раздачи послужили мои безграничные любовь и уважение к автору. На вкус и цвет... и я не буду говорить, что это лучший писатель, но, на мой субъективный взгляд, это самый важный, самый нужный русский писатель современности!И увидев, что он не представлен на трекере, я решил исправить это обстоятельство.Тарковский - прозаик и поэт уникальной судьбы. Вот уже многие годы, покинув Москву, проживает в глухой сибирской деревне на берегу реки Бахты, работает охотником и изредка публикует свои повести и рассказы(в основном в журналах), в которых описывает то, что окружает его в повседневной жизни (природу, деревенский быт, труд в тайге). Рекомендую всем любителям русской прозы, особенно почитателям В.Шукшина, В.Астафьева, В.Распутина.
Каждому свое
– C Новым годом!
– буркнул Паша, еще раз все оглядев: - главное самому потом не врюхаться, - и добавил, хмыкнув: - с похмелюги. Ладно, кому положено сгореть, тот не утонет.
Место он выбрал приметное - кулемка (деревянная ловушка) на бугре, дальше спуск к ручью. Ружье привязано к кедрине, капроновая нитка натянута к через крышу кулемки к листвени.
– Погнали, - Паша позвал собак, тозовку и упруго поскрипел камусными лыжами по засыпанной лыжне, продолжая материть росомаху, снявшую двенадцать соболей. Трех из них Павел нашел - обожравшаяся “подруга” наделала захоронок. По дороге он насторожил несколько больших капканов. Через день Паша был дома, правда дорога дала прикурить. Выезжал он с санями, привязав к ним еще и нарточку. Реку завалило пухляком, да еще вода страшенная под снегом, и пришлось бросить нарточку, потом сани, а потом напротив деревни и “буран”, и прийти домой пешком.
Под праздники подморозило. 25 числа выехавший днем позже Коля Толмачев зашел к Павлу. Были они не близкие, но хорошие приятели, приятельство это больше исходило от Паши, общение с которым грозило тягучей пьянкой. Остальные охотники Пашу тоже остерегались, хоть и любили, а он кажется все понимал, и пил с другими.
Коля постучал, ответила Рая. Он вошел: поджатые губы, напряженная неподвижность в глазах. Хуже нет. Вроде и не при чем, а все равно виноват одним тем, что тоже мужик - “из той же стаи”, как говорит Паша. На столе тарелка с недоеденной закуской. Стопка с остатками водки, водку Рая брезгливо выплеснула в раковину.
– Пашка дома?
Рая продолжала нарочито порывисто, подаваясь всем телом, вытирать со стола, свозя складками клеенку и качая стол. Молча кивула в комнаты, мол, полюбуйся.
Паша лежал в броднях на диване, на боку - подобрав согнутые в коленях ноги - одна рука под головой, ладонь другой меж коленок. Приоткрытые губы влажные и по-поросячьму вытянуты. Дыхание тяжелое, прерывистое. Замычал, забормотал, потер ногу о ногу и засопел на другой ноте.
– Хотела бродни с него снять - лягается.
Коля пошел домой. Вечером примчался пьяный и бородатый Пашка на “буране”. Борода ему шла.
– Ты че седеть-то вздумал?
– тыкнул Коля на седой клок.
– Серебро бобра не портит!
– отрезал Пашка, - ну, поехали!
Раи дома не было. Не успели сесть, как пришла: ледяное лицо, металл в голосе, но все-таки гость - и она собрала на стол, вернулись знакомые закуски. Пашка достал бутылку, какую-то свою любимую, пластмассовую, от редкой водки, достал втихоря, хотя ясно, что предосторожность лишняя. Рая ушла в другую комнату. Пашка было повеселел, но она вскоре вернулась, наряженная и накрашенная, и твердо села за стол. На лице улыбка и выражение решимости. Черная кофта с низким воротом. Подведенные глаза, ярко малиновые губы, запах духов. Пашка поставил две стопки.
– А мне?
– громко спросила Рая, подняв брови и напряженно улыбаясь. Пашка удивился, обрадовался. У Коли отлегло. Рая подняла стопку, встряхнув головой, откинула крашеные каштановые волосы - расчесанные на прямой пробор, они засыпали скулы. Когда улыбалась, крепко округлялись щеки и белел ровный ряд верхних зубов. Пашка закричал:
– Колек! Давай! Я тебе выдерьгу не показывал?
– Че попало, - мотнула головой Рая, закусывая красной капусткой.
– Че за выдерьга?
– Да выдра, “бураном” задавил, - раздраженно объяснила Рая.
Коле хотелось поговорить про охоту, но разговора не получалось, Паша был пьяноват, про выдру забыл и орал одну и ту же частушку:
На горе стоит избушка,
Красной глиной мазана!
Там сидит моя подружка -
За ногу привязана!
Пашка еще по осени придумал себе новое выражение - когда у него собирались, он заставлял кого-нибудь из гостей наливать, говоря:” - Ну угощай, Коля!” Получалась игра, новый оттенок гостеприимства: вроде водка Пашина, а он так уважает гостя, что уступает ему хозяйское право. Вдобавок и перед Рая выходило, что он выпивает теперь, чтоб не обидеть разливающего. Выражение моментально, распространилось по деревне.
Рая улыбалась, вываливая грибы, Пашка крича:
– Ну, угощай, Коля!
Коля зачем-то встал, Рая ключила магнитофон и, проходя к холодильнику, взяла его за локти и, описав круг по кухне, выкрикнула, косясь на Пашу:
– Сейчас пойду вот и Толмачеву отдамся!
– Пашка только зло хмыкнул, поднял брови и пожал плечами. “Ну, попал”, - подумал Коля.
У Паши шла сейчас полоса куража, и главное было продержаться в ней подольше, не перебрать, иначе грозит упадок - будет сидеть свесив голову, клевать носом, но на вопрос “спать может лягишь”, бодро вскинется ”нет!” Пошумит, поспорит и снова книзу носом. Тут главное его увалить решительной серией рюмок, иначе так и будет колобродить - ни два, ни полтора. Если удастся - уснет мертвым сном до утра - хоть кол на голове теши.
Пашка налил:
– На горе стоит избушка! Угощай, Коля!
– Частушку эту че-попалошную заладил...
– Рая поджала губы и помотала головой.
Давай, братка! Ну а ты чо моя!
– гнул Пашка. Рая держала стопку и говорила обращаясь только к Коле:
– Господи! Вот он три дня как приехал, ни посмотрел на меня даже, ни обнял ни разу! Только водка одна на уме!
– Она закусила губу, подбородок задрожал, взялся мелкой ямкой.
– Толь-ко вод-ка, - повторила она низким рыдающим голосом. Потом собралась - опрокинула рюмку, запила водой. Шмыгнула носом, вытерла слезы, и сказала трезво: