У некоторых народов культивируется вкус к вещам, которые непосвященным кажутся отвратительными. Японцы едят ядовитую рыбу, и некоторые клиенты требуют, чтобы в приготовленной рыбе было достаточно нейротоксинов, чтобы немели язык и губы. Каждый год от этого умирает немало людей. У европейцев в XVI веке был обычай есть мясо, начавшее подгнивать: считалось, что именно так питались древние римляне и греки.

Почему так происходит? Наука способна ответить на данный вопрос лишь отчасти. Пряная пища, вроде той, что популярна в Таиланде, Мексике и Индии, при употреблении вызывает выделение эндорфинов. При употреблении пряной пищи нас в буквальном смысле захлестывает волна удовольствия. Для употребления пряной пищи есть биологические причины: специи тормозят процессы гниения. Вот почему пряная пища особенно распространена в жарких странах, утверждают биологи Дженнифер Биллинг и Пол Шерман.

Что касается употребления подгнившего мяса, то вряд ли кто-то назовет причины этого, хотя психолог Пол Розин предположил, что прием продуктов, которых, казалось бы, никто по доброй воле есть не станет (например, стручки жгучего перца), – это форма «доброкачественного мазохизма» в попытках доказать примат разума над телом.

Как нам порой наскучивает какая-то песня или книга, так же может наскучить и совершенно предсказуемая спортивная игра. Даже если мы болеем за какую-то команду и желаем ей победы, то все-таки предпочитаем игру, где перевес в счете небольшой, игре в одни ворота. Почему так? Да потому, что интереснее болеть, когда есть интрига, когда не знаешь, что будет дальше. Из этого вытекает контринтуитивная идея, что мы желаем любимой команде победы, но с минимальным перевесом.

Давайте попробуем с помощью понятия неконгруэнтности объяснить популярность некоторых афоризмов. Предположим, вы услышали от кого-то, что очень важно верить в некие принципы, неважно в какие, потому, что в противном случае неминуемо пропадете. Услышав такое утверждение, вы начинаете размышлять над тем, правда ли это, и, возможно, спрашиваете у говорящего, почему он так считает. В отсутствие доказательств, рассуждений или хоть каких-нибудь ссылок вы едва ли поверите в эти слова и не станете повторять их другим людям.

А теперь сравним приведенное выше утверждение с таким: «Если не постоишь за что-то, упадешь ни за что». Смысл примерно тот же, но звучит намного лучше. Здесь есть повторение («за что-то» и «ни за что») и есть противопоставление («постоишь» – «упадешь»).

После моего первого выступления на конференции TED я читал комментарии слушателей в Twitter и обнаружил, что больше всего комментариев удостоилось следующее мое утверждение: «Чтобы ваши фантазии увлекали, нужно твердо понимать реальность». В этих словах есть намек на контраст, кажущееся противоречие. Людям это нравится. Очень многие афоризмы содержат, по крайней мере, кажущееся противоречие (например, «Искусство – это ложь, говорящая правду»).

Возьмем для примера выражение, часто применяемое в педагогических исследованиях и в минималистском искусстве: «Меньше значит больше». На первый взгляд меньше никак не может быть больше. Меньше – это меньше. На самом деле имеется в виду «Меньше значит лучше». Но выражение «Меньше значит лучше» кажется не таким интересным, не так притягивает, как «Меньше значит больше». Нас притягивает видимое противоречие.

В некоторых конфессиях принято развешивать на стенах храмов различные изречения. Я часто смотрю на них и задумываюсь над тем, в чем же их притягательность. Зачастую свою роль здесь играет неконгруэнтность (например, в форме каламбура) или паттерн (в форме повторений): «Не ждите катафалка, чтобы попасть в церковь», «Запретный плод сладок».

Как мы сейчас увидим, в неконгруэнтности сама суть юмора.

Хотя в большинстве своем мы принимаем смех и юмор за что-то само собой разумеющееся, это весьма загадочные вещи. Большинство современных теорий смеха и юмора (изучением этих вопросов занимается научная дисциплина с весьма забавным названием «гелотогия») предполагает сюрприз при восприятии неконгруэнтности. Теория неконгруэнтности предполагает, что мы находим какие-то вещи забавными, поскольку в них противопоставляются мысли, которые обычно принадлежат к разным контекстам. Неконгруэнтность таит в себе загадку, требующую разрешения.

Теория высвобождения предполагает, что смех вызывается сигналом, который воспринимался как сигнал опасности, но таковым не оказался. Иными словами, речь идет о ложной тревоге или доброкачественном нарушении. Звук, издаваемый нашими предками, предтеча смеха, был заразным в том смысле, что всякий, кто его слышал, с большой вероятностью имитировал его.

Идея, что юмор возникает тогда, когда чувство опасности соседствует с гарантией безопасности, объясняет, почему люди часто смеются в ситуациях, где ничего смешного нет, например занимаясь серфингом. Один мой знакомый рассказывал историю, как на него и его приятеля напал вооруженный пистолетом грабитель. Когда грабитель ушел, друзья посмотрели друг на друга и залились смехом.

Распространенное использование ругательств в таком эстрадном жанре, как стендап-комедия, как будто подтверждает эту идею. По самому своему определению ругательства социально неприемлемы и обычно используются, когда человек рассержен или обижен. В стендап-комедиях они широко используются по той причине, что ассоциируются с сигналом опасности, но безопасная обстановка, в которой это происходит, вызывает у нас смех. За речь отвечает более новая в эволюционном смысле часть мозга, но вот ругательства задействуют древний мозг, особенно те его части, которые управляют эмоциями и движениями. Ругательства и богохульства оказывают сильное воздействие на слушателей, и результаты исследований, проведенных лингвистом Жаном-Марком Девалем, показывают, что они запоминаются вчетверо лучше, чем другие слова. Можно ли поверить в такое дерьмо?