Он улыбнулся, и его улыбка показалась мне теплой и искренней – наверное, причиной тому был мой явный энтузиазм.

– Какими судьбами?

– Мы можем поговорить наедине?

– Разумеется!

Ведя его в свободный кабинет, я стал громко жаловаться на то, что после переезда из крохотной клиники в Челси решил не устраивать на новом месте личного кабинета, о чем теперь горько жалею.

– Так что говорить придется здесь, – сказал я, жестом приглашая его в пустую смотровую.

Там я сразу предложил ему офисный стул. Дядя Стюарт быстро сел и безмятежно положил руки на колени. Я скрестил руки на груди и прислонился к стоматологическому креслу. В очередной раз я убедился в том, сколь аскетичным и властным может быть его молчаливое присутствие. Разумеется, я тут же сморозил глупость:

– Вы решили воспользоваться моим предложением?

– Это каким?

– Можем сделать снимки, хорошенько почистить зубы. Убедиться, что все в порядке.

– Нет, – сказал он.

Нет, он пришел обсудить то, что пишут в Интернете от моего имени. Я поерзал на месте.

– Надеюсь, Конни вам объяснила, что это не я пишу.

– Объяснила.

– Хорошо. Потому что это не я пишу.

Дядя Стюарт сидел необычайно спокойно на этом стуле, который так и просил, чтобы на нем покрутились – хотя бы чуть-чуть.

– А вы знаете, кто пишет?

– Вы имеете в виду, знаю ли я имя конкретного человека?

– Да. Ведь должен же у этих высказываний быть автор.

Вероятно, это тот же самый человек, с которым я переписываюсь, подумал я. Но его звали так же, как меня, а я не хотел говорить об этом дяде Стюарту – и понадеялся, что Конни не сказала.

– Нет, имя мне неизвестно. Сначала появился сайт, потом страничка на Фейсбуке, теперь вот и Твиттер.

– Конни также упомянула, что вы… принимаете на веру некоторые из этих высказываний.

– Я?!

– Например, что амаликитяне уцелели и их потомки живы по сей день.

– Я атеист и никогда этого не скрывал.

– Верно, – сказал он. – Но ваше мнение о Боге не имеет никакого отношения к вопросу о существовании некоего народа. Вы знаете, кто такие амаликитяне?

– Ну так… немного.

– Сегодня, когда мы вспоминаем об Амалике, мы вспоминаем не просто о древнем враге иудеев, но о вечном и заклятом враге. Это антисемитизм во всех его проявлениях. Оскверненные синагоги. Террористы-смертники. Ксенофобские речи. Амаликитян можно сравнить с нацистами. Амалик был первым нацистом.

Дядя Стюарт достал платок и высморкался, затем убрал платок на место. Я всегда восхищался людьми, которые умеют изящно сморкаться на глазах у других.

– Сегодня Амалик живет в радикалах и фундаменталистах. Также у его имени есть метафорическое значение. Это соблазн. Отступничество. Сомнение.

– Сомнение? – переспросил я.

– Надеюсь, вы не обиделись, – сказал дядя Стюарт. – Сомнение в существовании Бога вовсе не делает вас заклятым врагом и ненавистником евреев.

– Я вообще не враг евреям.

– Да я так и не думал, – заверил он меня.

– То есть вы верите, что эти посты в Интернете выкладываю не я?

– Если вы так говорите, верю.

– Это не я.

– Однако то, что пишется от вашего имени, расстраивает меня и всех остальных, – сказал он.

Он вытащил из кармана я-машинку и молча открыл мою страницу в Твиттере. Протянул телефон мне.

Проблема еврея заключается в том, что страдания удваивают его веру в несуществующего Бога.

Еврей не может позволить себе сомневаться, потому что без Бога его страдания лишены всякого смысла.

Я отдал телефон дяде Стюарту.

– Стюарт, это возмутительно.

– Но вы ведь атеист. Вы наверняка согласны с общим посылом.

– Нет, это возмутительно.

– Почему?

– Еврей то, еврей это. Я сам – не еврей, и такие слова меня коробят.

– Но ведь кто-то все это пишет.

– Не я.

– Вы верите, что принадлежите к этому народу?

– Нет. Нет, разумеется, нет! Это… крайне маловероятно.

– Вы помните, как приходили ко мне в офис? – вдруг спросил он.

Я помедлил. Интересно, Конни подслушивает? Скорее всего. Стены в клинике этому благоприятствуют. А рядом наверняка стоит миссис Конвой.

– Помню, – тихо ответил я.

– Вы спрашивали про Эзру.

Я кивнул. Мне не хотелось, чтобы Конни знала о моей встрече со Стюартом: я тогда гадал, как мне стать похожим на Эззи. С формальной точки зрения: стать практикующим, но неверующим евреем. Из этого ничего не вышло, только дураком себя выставил, ведь я ничего, абсолютно ничего не понимал в иудаизме и жизни вообще. Что заставило меня подражать Эззи? Я извинился перед Стюартом за беспокойство и поспешно отбыл. В течение нескольких месяцев после этой встречи я вспоминал о ней перед сном и, сгорая от стыда, вскакивал с постели.