А парень тем временем устроил целое представление. Он плакал, посыпал голову пылью и, взывая ко всевозможным богам, слезно умолял столпившихся вокруг горожан заступиться за него перед дяденькой солдатом и дяденькой Конаном. Смысл его причитаний сводился к тому, чтобы его больше не били и не забирали в тюрьму.

Конан изо всех сил пытался сохранить грозный вид и не рассмеяться. В парне пропадал талантливый актер, так как только что кровожадно настроенные шемиты начали наперебой уговаривать грозных мужчин пожалеть сопляка.

— Мерзавец, чтоб это было в последний раз! Благодари судьбу, Бонифас, что почтенный сотник подоспел раньше, чем я выбил из тебя всю дурь! — грозно рявкнул на воришку киммериец и, повернувшись к сотнику, все еще стоявшему с открытым ртом, добавил: — Извини, почтенный, за беспокойство, которое тебе и твоим парням причинил этот песий выкормыш.— И вложил тому в руку золотую монету.— Не сочти за оскорбление, солдат, я понимаю, служба, но ведь надо и пыль в горле смыть! — Он подмигнул седоусому.

На золотой можно было смывать пыль в горле всем отрядом да еще привлечь к этому, несомненно, богоугодному делу помощниц-доброхоток. Поэтому сотник не стал дальше вдаваться в подробности происшедшего: объяснения киммерийца его вполне устроили. Извинения северянина были благосклонно приняты. Вояка махнул стражникам, чтобы те отпустили мальчишку, отсалютовал Конану и довольный повел своих людей прочь.

Поняв, что больше никого бить не будут, люди тоже потихоньку стали расходиться, и вскоре Конан остался с пареньком один на один.

Тот ловко поднялся с колен и принялся отряхиваться от пыли.

— Да что ж ты творишь, бугай здоровенный! — накинулся спасенный от рук правосудия воришка на Конана, потирая здоровенную шишку.— Бел-милостивец, хорошо, что у меня башка крепкая, а ну как я хрупкий бы здоровьем оказался? За пару презренных монет ты чуть меня не угробил!

Конан даже оторопел от такой наглости. Ухватив мальчишку за ухо", киммериец почти поднял его в воздух.

— Ну ты и нахал! Может, мне позвать стражников обратно?

— Нет, пожалуй, не надо,— сморщился воришка.— Ухо-то отпусти, больно ведь,— добавил он тихо.

— То-то же,— хмыкнул Конан.— Твое счастье, что я в твои годы промышлял тем же самым делом. Ладно, как тебя звать, сирота? — спросил он участливо.— Не Бонифас же в самом деле?

— Хвала Белу, нет. Вообще-то меня зовут Ишмаэль. Только с чего это ты решил, что я сирота? — удивился паренек, с сожалением глядя на измятую грязную чалму.

— А раз не сирота, то чего воруешь? — в свою очередь удивился Конан.

— Нельзя мне по-другому,— серьезно ответил парень.— Мне моя вера работать запрещает.

— Что это за вера такая? — Конан недоверчиво посмотрел на Ишмаэля.

— Мы поклоняемся Белу Ловкачу,— гордо выпятил грудь Ишмаэль.— Самому умному, ловкому и удачливому из всех богов!

Конан, естественно, слышал о Беле, которому молятся некоторые кочевники-зуагиры и воры на побережье Западного моря, но ему даже и в голову не могло прийти, что существует целая религия, живущая по его заветам и объявившая воровство богоугодным промыслом.

Ишмаэль объяснил Конану, что он происходит из благополучной во всех отношениях семьи. Вот только чтят в этой самой семье бога воров Бела.

— Нам, знаешь ли, тоже нелегко приходится,— продолжал Ишмаэль.— Не жизнь, а сплошная мука! Наша вера не только запрещает покупать любую вещь, но и предписывает нарушителю этой заповеди во искупление греха украсть нечто в десять раз превосходящее стоимостью купленное. А знаешь, сколько вокруг соблазнов! — тяжко вздохнул Ишмаэль.

— Мне сейчас тебя даже жалко станет,— хмыкнул северянин.— Не повезло тебе, парень, со мной. Но, однако, и ты ловок не по годам! Я сам знаток воровских приемов, и то ничего не почувствовал.

— Отец-настоятель всегда хвалил меня за ловкость рук.— Ишмаэль смущенно потупил взор, но не выдержал и рассмеялся.— Знаешь, Конан, я на самом деле тебе благодарен. Кроме того, получается, что я купил твою помощь за золотую монету, так что с меня причитается. Пойдем, тут недалеко хорошая таверна. Нам самим не мешает промочить горло.

Конану ничего не оставалось, как развести руками. Похоже, его нового знакомого нельзя было ничем смутить.