Среднеазиатский отдел возглавлялся фон Клеммом. С наружностью более чиновничьей, чем дипломатической, Клемм, однако, был несомненным знатоком своего дела. На мировую войну он смотрел пессимистически. Помню, когда я ему представлялся, он как-то очень искренне жаловался на оптимизм своих коллег, надеявшихся, что при счастливом исходе войны удастся разрешить все исторические задачи русской внешней политики. В частности, в отношении Средней Азии и в особенности Персии он не ждал коренных изменений. Эти слова звучали вразрез с бодрым и уверенным тоном других руководителей ведомства и произвели на меня тогда сильное впечатление. Позже я узнал, что под простодушной внешностью вполне обрусевшего немца-чиновника крылись дипломатические дерзания, которым, к счастью, не удалось осуществиться. Дело в том, что Клемм принадлежал к той группе русских дипломатов-германофилов, которые считали возможным, несмотря на политику тройственного согласия с Англией и Францией, «перестраховываться» и на Германию. В 1911 г. Клемм вместе с Сазоновым был автором так наз. Потсдамского соглашения, по которому Россия обязывалась пустить Германию в Северную Персию и разрешить постройку ветки Багдадской железной дороги к Тегерану. Тогда это вызвало крайне неблагоприятное для России впечатление в Англии и Франции. Сазонову пришлось быстро переменить фронт, и впоследствии он уже не отступал от лояльной линии поведения в отношении Франции и Англии. Но Клемм до 1917 г. продолжал оставаться начальником столь серьёзного для России отдела, как Среднеазиатский.

Наконец, про Г.А. Козакова, ныне покойного (он умер в 1918 г. в Стокгольме, простудившись при переходе из Петрограда в Финляндию), можно сказать, что это был один из самых талантливых людей ведомства, отличный знаток Дальнего Востока, служивший там прежде в качестве консула, и в посольстве в Токио, и в Пекине, замеченный впервые Извольским. Он вёл фактически совершенно самостоятельно свой отдел, и Сазонов слушался его беспрекословно. Это был сметливый, наблюдательный и цепкий человек «служилого сословия», которого ценило правительство и боялись иностранцы. Вид у него был «русачка», но горько ошибся бы тот, кто под этой простой русской внешностью, так мало гармонировавшей с элегантной наружностью обычного чиновника русского Foreign office [9] , ожидал бы встретить благодушного и покладистого партнёра. Козаков, в силу, между прочим, и того обстоятельства, что ни Сазонов, ни Нератов никогда на Дальнем Востоке не были, фактически был на положении третьего товарища министра — по дальневосточным делам.

Из директоров I и II Департаментов ни Фан-дер-Флит, прозванный «летучим голландцем» за его необыкновенно стремительное хождение по коридорам и лестницам, ни Бентковский, каким-то чудом со средним образованием дошедший до директора департамента и попавший в 1916 г. в Сенат, человек петербургско-бюрократической складки, говоривший только о «делах» и в «делах» говоривший только с чужого голоса, никакой решающей роли в МИД не играли. Любопытно, что причиной отставки Бентковского в 1916 г. было его невежество в области международного права — по поводу одного консульского назначения он запросил иностранное (швейцарское) правительство об «угодности» ему данного кандидата, то есть применил для консулов метод предварительного запроса, который применяется только в отношении дипломатических представителей. Если бы Бентковский завернул через коридор в Юрисконсультскую часть и спросил Нольде, то он бы не слетел. На место Бентковского был ему, так сказать, в урок назначен профессор международного права барон Нольде. Тем не менее, как я сказал выше, за долголетнюю верную службу Бентковский был произведён в сенаторы, что, впрочем, он принял как незаслуженное оскорбление и демонстративно не явился для сдачи дел.

Перечисленные выше начальники отделов и департаментов и составляли деловое ядро ведомства, руководя политикой и заведуя сообща перемещениями в личном составе в так наз. совещании о назначениях. Над ними иерархически возвышались два товарища министра и сам министр. Товарищей министра было двое, и функции их были совершенно различны. Старший товарищ министра был правой рукой министра, его прямым помощником во всех вопросах как политики, так и личного состава, младший же товарищ министра (ранее носивший звание старшего советника министра на правах товарища министра) заведовал только личным составом и хозяйственными делами. Такими товарищами министра к началу войны были: старшим — Анатолий Анатольевич Нератов, младшим — Владимир Антонович Арцимович. Эти две фигуры играли, естественно, выдающуюся роль в жизни ведомства, хотя совсем не равноценную.

А.А. Нератов, товарищ министра иностранных дел с 1910 г., пережил на своём посту пять министров — С.Д. Сазонова, Б.В. Штюрмера, Н.Н. Покровского, П.Н. Милюкова и М.И. Терещенко, являясь живым показателем преемственности русской внешней политики во время войны и до большевистского переворота в октябре 1917 г. Он был не только правой рукой министра и ценнейшим техническим советником, но не раз, в особенности после ухода С.Д. Сазонова, с которым он был «на ты» в качестве товарища по лицею, и фактическим руководителем министерства. А при Сазонове ему пришлось в период его болезни управлять министерством более года. Нератов был не только главной внутренней пружиной ведомства и его истинным хозяином, но и символом в глазах иностранцев, в особенности же союзников. То обстоятельство, что, несмотря на смены министров и перемену формы правления, Нератов продолжал оставаться на своём посту, толковалось в союзных посольствах как наглядное доказательство неизменности основной линии поведения русского правительства в отношении к мировой войне.

Если при всём этом Нератов не стал министром иностранных дел, то это надо объяснить главным образом некоторыми личными свойствами Нератова, делавшими его неприемлемым в этой роли ни для двора, где хотели видеть или своего человека, как Штюрмер, или неспециалиста, как, например, Покровский, которого можно было бы в любой момент убрать, ни для революции, которая также не могла отдать такой важный пост в руки бюрократа старого режима, хотя бы и очень ценного техника-дипломата. Если бы ещё при этом Нератов поставил вопрос об уходе при царском или при Временном правительстве, то, может быть, ему удалось бы найти общий язык с тем или другим, но такой парламентский способ действия претил всей истинно бюрократической чистой натуре Нератова, при своём высоком положении отличавшегося крайней скромностью и даже застенчивостью. Его глубоко искренний патриотизм не позволял ему также опуститься до мелкого интриганства, что, конечно, в последние месяцы царского режима могло бы иметь успех. Неизменность же пребывания Нератова на своём посту устраивала всех. Что же касается его самого, то когда он попал в списки членов Государственного совета по назначению 1 января 1917 г., то так явно сиял от радости, что видно было: это осуществление самых затаенных его мечтаний.

Нератов был незаменимый специалист и добросовестнейший работник, но, быть может, на посту министра иностранных дел в такой момент он был бы тем, чем был в качестве товарища министра, то есть человеком, при всех его заслугах и опыте лишённым творческого размаха и инициативы. Но главное не в этом — и его начальники часто были этого лишены; главное было в том, что время требовало либо штюрмеровского угодничества, либо сазоновского темперамента, либо общественных связей с той Россией, которая органически была чужда Нератову.

Было ещё одно обстоятельство, в высшей степени странное для такого крупного дипломата, каким несомненно был Нератов, — это то, что он за 30 лет службы в МИД ни разу не был за границей. Вот почему при всём его изумительном знакомстве с делами по архивам МИД (память Нератова в этом отношении была поразительна) у него не было живых связей с иностранцами, и он не мог рассчитывать и здесь на широкую поддержку, скажем, союзных кругов. Нератов был во многих отношениях олицетворением всего наиболее положительного, что мог дать «служилый Петербург», но для дипломата у него не хватало, грубо говоря, заграничного стажа, что требовалось от всех служащих МИД. И это отразилось в конце концов на карьере этого человека, «вынянчившего», по его собственному выражению, по крайней мере четырёх министров иностранных дел, не считая Сазонова.