— Какая? — переспросила я, чувствуя, что в этом концерте мне должна принадлежать роль дирижера.

— Шобашья! — повторил Николай Семенович громко, почти вскрикнул. — Надеюшь, вы знаете такое животное — шобаку?

— Ну, можно ведь работать и на одном месте? Не обязательно путешествовать, — заступилась я за специальность гидролога.

— Шидеть на одном меште — на одной гидрологичешкой штанции — это ошень шкушно... А работать в экшпедициях — это невозможно, я уже шкаэал...

— Я буду работать только в экспедициях, — сказала Света, разглядывая корешки книг. — И нигде больше.

— Моя дорогая! — снова поднял голос Николай Семенович, на этот раз вложив в свои слова очень строгое и поучительное звучание. — Будь я начальником экшпедиции, я попрошту не взял бы ваш ш шобой. И только. Я оберегал бы дело, которое мне поручено, и молодую, еще не окрепшую жизнь.

«Ого! — подумала я. — Николай Семенович был когда-то начальником, не приходится в этом сомневаться... Когда он говорит строго, он даже меньше шамкает...»

Я взглянула на Светочку. Она сидела в глубоком кресле у окна, огорченная и сердитая... Что-то она ответит старику? Долго ждать не пришлось, — Света сказала:

— А я бы не стала спрашивать, хотят меня взять в экспедицию или не хотят, а поехала бы, и все. Когда я буду гидрологом, никто не будет вправе отказать мне.

Кажется, от меня ускользала роль дирижера. Я не успела даже пояснить Светлане в тактичной форме, что нельзя так разговаривать со взрослыми, тем более с такими взрослыми, которые ничего не хотят для нее, кроме добра, как Николай Семенович кивнул головой, откашлялся, сделал попытку расчесать рукой волосы на своей голове и проговорил:

— Не будем шшориться, моя дорогая... На крайний шлучай, есть ведь еще и теория гидрологии, займитесь теорией... Первая печатная книга, изданная в России, уже имела отношение к гидрологии... Наш великий ученый Александр Иванович Воейков установил, что реки — продукт климата, и с тех пор гидрология обрела научную основу... Нашему и вашему поколению гидрологов надлежит установить точные связи между осадками, стоком и испарением в природе... Это огромная задача, и тебе, детка, найдется, где приложить свои силы... Я вижу, ты хочешь знать кое-что о гидрологии. Изволь...

Через полчаса я знала, что река Амазонка несет больше воды, чем все вместе взятые реки Европы, — сто двадцать тысяч кубических метров в секунду, или три тысячи двести кубических километров в год, что она имеет более ста судоходных притоков, что в Норвегии есть река, в которую с каждого прилегающего квадратного километра суши стекает слой воды толщиной в шесть с половиной метров, что в Индии есть местечко Черрапунджи, где выпадает до двадцати трех метров осадков в год, а 14 июня 1876 года там выпал ливень, который дал слой воды более метра, что объем Куйбышевского водохранилища в сорок раз больше, чем объем всех построек Москвы, что есть реки, которые текут то в одну, то в другую сторону, что в Советском Союзе более ста пяти тысяч рек длиною свыше пятидесяти километров и все их нужно изучать.

Я слушала все это, теперь уже совершенно не замечая шамканья Николая Семеновича и боясь взглянуть на Свету. А когда я все-таки взглянула на нее, она вся сияла таким радостным вниманием, которого я, родная мать, никогда не видела на ее лице...

Я еще попыталась вмешаться в разговор.

— Скажите, пожалуйста, Николай Семенович, — спросила я, — из ваших знакомых гидрологов утонул кто-нибудь?

— Бывало! — махнул он рукой, — Бывало, школько угодно! Но самой значительной потерей я считаю гибель Дмитрия Илларионовича Кочерина! Утонул двадцати девяти лет в ничтожной крымской речушке! И знаете, на этой реке до сих пор нет даже населенного пункта его имени, в то время как Дмитрий Илларионович первый ввел расчетные модули стока, именно этот человек составил первую карту модулей! Пока я жив, я не смирюсь с этим! Мы поставим ему памятник!

— Скажите, пожалуйста, Николай Семенович, ну, а женщины тонули или они всегда выплывали?

Николай Семенович задумался, потом вышел из кабинета и тотчас вернулся с графинчиком и тремя рюмками.

— Шухое... Грузиншкое... — сказал он. — Пошти нарзан... — Он налил рюмки, и не успела я высказать свое отношение к этому факту, как они уже чокнулись со Светланой... У старика появился совсем бравый вид, и, опрокинув рюмку, он заговорил:

— У нас в отряде была одна женщина... Незабываемая женщина. И вот однажды лодка, в которой она плыла, перевернулась... Мужчины выбрались на камни, а она... Пена, грохот, а среди камней мелькают ее черные волосы... Ее не видно в круговороте, только волосы вдруг появятся то тут, то там... Я это очень часто вижу ночью. Просыпаюсь и все еще чувствую, как волосы врезаются мне вот в эту руку... Особое чувство, когда сон — это не мираж, а совершенно четкое переживание прошлого... И какого прошлого! Вот эта рука спасла ее! — Николай Семенович поднял рукав и обнажил костлявую, желтую руку, покрытую седыми редкими, но длинными волосами. — Честное слово, эта... Сухое грузинское — почти нарзан, не смущайся, детка... Когда мы откачали ее, мы — восемь бородатых мужчин — плакали и благодарили ее за то, что она осталась жива... А семеро благодарили меня за то, что я спас ее... Ешли хотите знать, у меня не было в жизни большей радости! — Он помолчал, вдруг протянул обнаженную костлявую руку и погладил Свету по голове, а потом спросил: — А почему бы, детка, и тебе не стать такой женщиной! Сухое грузинское — почти нарзан...

Когда мы вернулись со Светланой домой, было уже совсем поздно. Дверь открыл отец, снял с меня пальто и, выждав удобный момент, спросил:

— Ну, как твои успехи?

— Не знаю, не знаю... — ответила я. — Все было совершенно невероятно... Совершенно. У меня до сих пор кружится голова и дрожат колени.

Вот и еще год прошел... Не успела оглянуться, как он прошел. Сегодня получили первое письмо от Светланочки из Восточной Сибири. Она работает там на практике в гидрологической экспедиции. Очень, очень довольна...