Мы закрыли дверь на ключ и задвинули засов — для психологического эффекта; вскарабкаться наверх отец при всем желании не сумел бы. На насыпи его вопли звучали удивительно глухо, а у моста их совсем не было слышно.

— Как думаешь, выдохся? — спросила я.

Томас немного поднялся вверх по склону.

— Нет, еще слышу. Просто звук глушит башня.

Я оглянулась.

— Ох, Томас, вдруг это безрассудство?

— Ничего подобного! — весело отозвался брат. — Даже перемена атмосферы может пойти ему на пользу.

— Но запереть его внутри… — расстроенно пробормотала я. — Башню ведь прежде использовали как темницу. Заточили собственного отца!

— В том-то и соль, верно? Нет, я, конечно, не так подкован в психологических штучках, как ты… По-моему, главное здесь вот что: осознание, что его не выпустят, пока он не начнет работать.

— Чепуха! — фыркнула я. — Без психологического настроя изнутри у него вообще ничего не получится. Творческое мышление под замок не посадишь.

— Почему бы и нет? — парировал Томас. — Сколько лет это творческое мышление разгуливало на свободе, палец о палец не ударяя. Посмотрим, как подействует на него «замок».

Дома мы сели завтракать. Жалко, что отец не перехватил ни крошки перед походом в башню! Ничего, скоро мы с лихвой возместим ему это голодное утро.

После завтрака я написала письмо в школу: якобы Томас заболел и несколько дней его не будет; потом заправила постели. Брат великодушно вытер пыль.

— Эй! Гляди-ка! — вдруг крикнул он.

На туалетном столике в спальне отца лежал ключ от караульни.

— Давай сходим, посмотрим списки, о которых ты рассказывала, — предложил Томас.

По пути наверх я с сомнением проговорила:

— Томас, это похоже на шпионаж…

— Он самый и есть! — отозвался брат, отпирая караульню.

Мне стало страшно и стыдно. По комнате, казалось, носился дух отца, разъяренный нежданным вторжением. В южные окна бил яркий солнечный свет, озаряя прикрепленные к полкам комиксы; на столе негромко тикали мамины часы. Списки исчезли, ящики были заперты. Найти ничего не удалось. Слава богу! Обыск комнаты, по-моему, еще хуже, чем заточение отца в башню.

Томас остался читать комиксы, а я занялась обедом. Сложив в корзинку термос с супом, куриный салат, клубнику со сливками и сигару (девять пенсов!), в час дня мы отправились на насыпь.

— Я вот думаю, стоит ли его баловать такими деликатесами? — сказал по дороге брат. — Хлеб и вода намного лучше воссоздают тюремную атмосферу.

Из башни не доносилось ни звука. Мы открыли дверь и заглянули вниз: отец лежал на кровати, уставившись в небо.

— Привет! — дружелюбно крикнул он.

От изумления я потеряла дар речи. А отец еще и улыбнулся! Я, разумеется, улыбнулась в ответ и выразила надежду, что аппетит у него хороший. Томас, потихоньку раскручивая бельевую веревку, начал спускать корзину.

— Обед легкий, чтоб тебя не клонило в сон! — объяснила я. — Ужин будет плотнее. С вином!

Воду он пил. Значит, немного обвыкся.

Очень вежливо поблагодарив Томаса за корзинку, отец выложил еду на стол и весело нам улыбнулся.

— Просто великолепно! А теперь слушайте, шутнички. Это тихое утро я провел в долгих размышлениях. Поистине нет ничего приятнее, чем лежать, созерцая небо! Ваша попытка помочь мне очень трогательна, искренне говорю. Пожалуй, вы даже преуспели… Мысль заработала. В голове крутится пара роскошных задумок. Это удача, понимаете?! Только к нынешнему моменту новизна исчезла. Еще немного — и ваши труды пойдут прахом. Сейчас я съем этот чудесный обед, и вы спустите лестницу, договорились?

На слове «договорились» его голос как будто дрогнул.

— Клянусь, репрессалий не будет, — добавил он.

Я перевела взгляд на Томаса: как ему речь?

Но брат безо всякого выражения произнес:

— Книги, бумаги нужны?

— Нет! — взревел отец. От добродушия не осталось и следа. — Мне нужно лишь выбраться отсюда!

Томас захлопнул дверь.

— Ужин в семь! — пискнула я, но едва ли меня услышали: в этот раз отец бушевал еще сильнее, чем утром. В душе я только надеялась, что аппетит у него не пропадет.

После обеда я почитала комиксы: на первый взгляд глупость несусветная, а потом втягиваешься.

Наступил вечер. Ужин я собрала полноценный — не «приукрашенный» яйцом чай. Дыня, холодная семга (для хорошего охлаждения мы спускали ее в колодец), консервированные персики, сыр, печенье, бутылка белого вина (три шиллинга), кофе и очередная сигара за девять пенсов. Плюс портвейн — крохотный стакан емкостью с подставку для яйца. Из моего флакончика.

Едва часы на церкви пробили семь, мы расставили еду по подносам и отправились к башне. Вечер был прекрасен и тих. За мостом, почти сразу же, мы услышали вопли отца.