Глава 11. Лента. Второй виток.

Сколько прошло времени определить было невозможно. Год? Десять? Сто?

Нимхейн совершенно потерялся в ощущениях, а окружающий его космос подсказок не давал: не всходило солнце, не катилась по небосводу луна... только звезды все также сверкали холодными алмазами в черном бархате неба.

Мальчишка не видел, но изменения касались его все сильнее и сильнее... мелочь там, какая-то деталь здесь... но общая картина постепенно начинала складываться все более интересная.

Вначале начало меняться тело. Нимхейн даже не ожидал, что станет настолько гибким и шустрым - копье Нуады разило без промаха и на приличном расстоянии, а получать смертельные и калечащие раны не хотелось, так что первое, чему он научился - уворачиваться. Вбок, в сторону, назад, вперед, падать на гладкое покрытие алой ленты, подпрыгивать... если б можно было летать, то он и этому бы научился, но увы, пока что о таком можно было только мечтать.

Тот день, когда Нимхейн смог, пусть и не до конца (копье рассекло мышцы на руке, а не отрезало ее ко всем чертям) увернуться, он по праву стал считать своим личным маленьким праздником. Он смог! Пусть неуклюже, но что-то получилось! Мелькнувшее в глазах принца одобрение тоже только окрыляло, действуя, как прекрасный допинг.

Естественно, мечты прибить сидхейскую сволоту никуда не делись, только укрепляясь и укрепляясь.

Через какое-то время Даркеварр уже вовсю уклонялся, правда, это его не спасало, если Нуада ставил перед собой цель отрубить своему воспитаннику что-то не нужное, или решал его наказать - с его ростом, сидхе достаточно было сделать широкий шаг и вытянуть руку с копьем, мелочи для той машины смерти, которой являлся белобрысый стервец. Однако Нимхейна радовало даже если ему попадало просто каждый второй раз, а не каждый первый.

Мышцы окрепли, наливаясь силой, связки и сухожилия стали эластичными, а суставы гибкими, в один прекрасный момент подросток обнаружил, что сел на шпагат, и не заорал при этом от боли, а вполне себе спокойно это сделал. Как говориться, жить захочешь - не так раскорячишься!

Теперь Нимхейн часто вспоминал злосчастную корову из шедевра всех времен и народов, особенно, когда Нуада делал подсечки, и хорошо, если не копьем - была у него милая привычка отрубать недостаточно проворные конечности.

Нимхейн научился падать: в прыжке, перекатом, стоя на ногах, в падении, на камни, через препятствия, с высоты... Лента предоставляла различные тренажеры, появляющиеся при необходимости, а уж фантазия наставника была просто изуверской. Теперь подросток прекрасно понимал, почему его обучает сидхе, а не демон: какие демоны, вы о чем?! Да по сравнению с Нуадой они просто сосунки, писающиеся в пеленки!

Обучение продвигалось семимильными шагами. Нуада не признавал учебных поединков, долгих объяснений и грозного покачивания пальцем в качестве наказания. Он просто показывал какую-то стойку, связку, движение, прием... а после тут-же претворял теорию в практику, заставляя парня испытывать все это на себе.

Отрубленные и сломанные многократно конечности, страшные калечащие и смертельные раны, коварные удары, с виду и по ощущениям слабые, но ведущие к отказу внутренних органов, легкие касания и тычки пальцами, от которых тело парализовало в лучшем случае, а в худшем его затапливала чудовищная боль.

Теория теорией, но в этом месте главенствовала практика.

***

– Мррруау...

– Точно...

– Мрррр?

– Да, я тоже скучаю...

– Мррруаууау...

– Да, я надеюсь, он скоро проснется...

Темучин сидел на своей подушке, которую за книзлом таскал один из эльфов, и тоскливо мяукал, разговаривая с Деймосом. Портрет даже не удивлялся такой разговорчивости кота, ведь книзлы разумны, они способны на общение, правда, с помощью мыслеобразов, а не слов. Впрочем, Темучин мяукал настолько выразительно, что его и так было понятно.

Книзл по своему хозяину скучал. Он по несколько раз в день приходил к дверям спальни, в которой находился Нимхейн, царапал дверь и вопросительно мяукал, внимательно и чутко прислушиваясь, не раздастся ли в ответ хоть какой-то шорох. Но, увы... прошло уже полгода, а от лорда Даркеварр не было никаких известий.

Поэтому, выполнив свой долг фамилиара и проверив, не подаст ли хозяин признаки жизни, книзл шел в портретную галерею, где и жаловался на жизнь Даркеваррам. Как ни странно, но ни один портрет ни разу не шуганул наглое животное, которое каким-то невообразимым образом заимело личного домовика, таскающего за ним подушку, вычесывающего его шерсть, полирующего когти и ядовитое жало, похожее на скорпионье, прячущееся в пышной кисточке на кончике хвоста, выросшей за время, проведенное в мэноре, наливающего в миску теплое молоко по первому мяуканью, и вообще исполняющее все кошачьи прихоти.