– Присаживайтес пока!
– после чего снова уткнулся в бумаги.

Прошло еще несколько минут. Блохин медленно закипал, хотя и отдавал себе отчет в том, что поведение "наглого мальчишки" именно на это и рассчитано.

– Если Вы так заняты, - не выдержал Блохин, - я пойду?

– Без отметки в пропуске Вас не випустят!
– после чего заложил страницу и закрыл толстенную папку, на которой была наклеена бумажная карточка с написанными красным фломастером словами "БЛОХИН. ПАПКА N 5".

Посетитель, неизбежно прочитав это название, невольно окинул взглядом стол и увидел с десяток таких же дел с номерами шесть, восемь и т.д. (Изготовление этих карточек и приклеивание их скотчем к другим делам заняло у Алика минут пятнадцать). В этот момент самоуверенный Семен Маркович вопреки своей воле ощутил в груди легкий холодок.

– Если не ошибаюсь, шестидесятилетие Ви уже отметилы?

– Какое это имеет значение? Да!

– А в роду долгожителы билы?

– Причем здесь долгожители? Вы что, издеваетесь?

– Так билы?

– Были, были, черт побери! Что все это значит?

– Значит, нельзя искоючит, щто остаток дней Ви проведете все же не за решеткой!

Овечкина, сидевшая с наушниками в соседнем кабинете, уже давно кисла от хохота.

– Не смейте меня запугивать, - попытался зловеще-спокойно проговорить Блохин, но в конце фразы его голос предательски сорвался: - Я буду жаловаться!

– Имеете право, - согласился старлей.

– Я требую адвоката, и в его отсутствие отказываюсь говорить!

– Имеете право, - Базарджян снова кивнул головой.
– Но пока щто я толко спросиль, долго ли жилы твой папа и папин папа! Это щто - тайна?

– Не твой папа, - возмутился Семен Маркович, - а Ваш!

– Наш?
– переспросил Алик.
– Наш папа жил до девъяноста двух, рано помер, а вот ему папа - до ста шестнадцаты! За день до смерти молодую жену любиль, барашек кушаль, клянусь! Я сам этот барашек резал, вах, как сладко он блеял...
– мутными глазами "сумасшедший мент" посмотрел на Блохина, который в панике начал считать свой пульс.

Мечтательно улыбнувшись, Базарджян облизнулся, сделал паузу и продолжил:

– Вернемся, однако, к нашим ягнятам! Теорема: не хочешь говорит - значит, имеешь, что скрыват! Вах, это не требует доказателства! Беседоват будем?

– Попробуем.

– Ми знаем все, клянусь! Но я хочу, щтобы старост ти встретыл на свободе, а не тюрма. Поэтому надо облегчится совестью!

– В чем вы меня обвиняете?
– истерично выкрикнул Семен Маркович.

Ответить Алик не успел: в кабинет вошла Овечкина. По договоренности, он вскочил по стойке смирно и выкатил глаза.

– Старший лейтенант! Что Вы делаете с посетителем? Из коридора слышно, как он кричит!

– Зачем кричит? У нему такой манера ведения разговора, товарищ майор!

– Он говорит неправду, товарищ майор!
– с придыханием выговорил Блохин.
– Он издевается, угрожает и силой меня здесь удерживает. Я не желаю с ним разговаривать!

– Лейтенант, это правда?

– У меня в подвале он би уже писаль чистосердечное признание! Я толко ему намекнуль, щто лючше оформит явку с повинной.

– Вы не у себя в подвале! Но я сделаю все, чтобы Вы снова там оказались! Марш отсюда.

Базарджян козырнул и строевым шагом направился к двери. Ему вслед Лида издевательски проговорила:

– И еще столько лет служили помощником коменданта! До сих пор не знаете, что к пустой голове руку не прикладывают...

Когда Алик вышел из кабинета, майор присела за его стол и, как бы в рассеянности, стала собирать в стопку папки с фамилией Блохина на обложке. Семен Маркович ошибся: их было не десять, а двенадцать.

– Давайте я подпишу Ваш пропуск, и отправляйтесь домой. Этот палач кого хочешь доведет до цугундера!

– Действительно, - согласился Блохин, - этот лейтенант ведет себя как палач!

– Да не "как", - поправила его Лида, делая вид, что разыскивает ручку, - он действительно палач!

Теперь давиться от хохота пришел черед Алика. Благо, что делать это можно было в полный голос.

– ...Служил раньше помощником коменданта в одном заведении ГУИН. Знаете, как до моратория приводилась в исполнение исключительная мера наказания?