– Садитесь, расскажу, – пригласил Блоха, указывая на нары. Мы присели на самый краешек – боясь подхватить вшей.

Блоха говорил быстро, иногда путаясь в словах и ища у нас подсказки. Но в целом рассказ его показался мне действительно необычным.

Пашка Щегол был «певчиком». Я не стану пересказывать его судьбу – обычную судьбу для этих мест. Главное было вот в чем – две недели назад Пашка приболел – у него засвербило в горле, он почти не мог глотать от боли. Но бросать работу он не мог – это означало, что пришлось бы отказаться и от своей доли в общей добыче за день лежания на нарах в «Утюге». И вот в один день Пашка пропал. Его немного поискали, а потом, не найдя, разделили по местным обычаям весь скудный скарб, который остался от «певчика», и решили, что он либо утоп, либо сбежал.

Вдруг вчера ночью Пашка вернулся на Хитровку. Пришел в убежище как будто пьяный – шатался и что-то невнятно мычал. Рухнув на свою лежанку, он некоторое время спал. А потом так же молча, ни слова не говоря, встал, подобрал с пола уголек и начал что-то рисовать на отломанном куске толстого картона.

– Я его спрашиваю: «Паш, ты чего? Что с тобой? Чего ты молчишь?» – рассказывал Блоха. – Думаю, может, кто обидел пацана? А он тычет мне картонкой с рисунками – на, мол, смотри. Ну я посмотрел – че он там накалякал. И снова: «Паш!..» А он головой помотал, сунул мне опять свою картонку – и на нары. Ну, утром мы ушли на рынок работать, а днем бежит ко мне Люся – баба моя. Говорит – Пашку убили! Зарезали. Вот сюда!

Блоха поднес чадящую керосинку поближе к груди мертвого ребенка, и мы увидели небольшой прорез на одежде, пропитанный малым количеством уже забуревшей и отвердевшей крови.

Шаляпин скривился – этот вид был ему неприятен.

– А что ж ты ко мне прибежал, а не к Рудникову?

Блоха махнул рукой:

– Их благородие и смотреть бы не пошли! Что для них мальчишка какой-то? Да тут не всё. Хотели мы его обмыть, начали рубаху расстегивать. Я смотрю – у него горло замотано. Да не тряпкой, а бинтом! Это я потом прикрыл тряпкой, а раньше тут бинт был намотан. Вот. Бинт-то я аккуратненько размотал – потом может пригодиться. Мало ли – поранисся! Смотрю, батюшки! А у него на шее – дырка! И тут я вспомнил про то, как голоса у людев воруют. И подумал – сказка сказкой, а значит, правда в ней есть! Ведь когда Пашка вернулся – голоса у него не было! Через эту дырку голос у него и вытащили! Понимаешь, репортер? Тут я и услышал, что ты на Хитровку заглянул – вот, думаю, услужу хорошему человеку – может, он мне и рубликом поможет – на поминки усопшему?

Что же – такова была хитровская реальность. За копейку тут могли прибить, а за рубль продать сенсацию. Даже если дело касалось близкого тебе человека.

Я скинул мятый носовой платок, прикрывавший шею мертвеца.

– Посвети сюда.

Точно – на горле, чуть правее, была небольшая ранка, сшитая медицинской нитью.

– Смотрите, Федор Иванович, что это?

Шаляпин нагнулся – я слышал его взволнованное дыхание. Он, не касаясь мертвой плоти, как будто что-то измерил – расстояние от ранки и до подбородка.

– Да-да-да, – задумчиво пробормотал он.

Выпрямившись, Шаляпин задумчиво посмотрел на Блоху.

– Значит, как вернулся, так и не говорил? Вообще ничего?

– Хрипел иногда. Мычал.

– Хрипел и мычал, – задумчиво сказал Шаляпин и снова склонился над шеей мертвого мальчика.

– Это кто? – спросил меня испуганно Блоха. – Легавый?

– Это мой коллега, – ответил я.

– Кто?

– Ну, товарищ мой!

– А-а-а! Товарищ! Тода лады.

Шаляпин повернулся ко мне:

– Хорошо бы его к доктору, на вскрытие.

– Зачем? – встрепенулся Блоха.

Зная нелюбовь простых людей к самому факту медицинских вскрытий, я постарался успокоить начальника «певчиков»:

– Не на вскрытие, а на обследование. На тебе еще рубль – сбегай за Рудниковым.

– Так Рудников меня тут же по морде угостит! Не любит господин городовой, когда мы к нему лезем по своей надобности.

– А ты передай ему… – Я вынул визитку и написал просьбу Рудникову, с которым был знаком давно, прийти к месту преступления.

Блоха схватил карточку, сунул ее в карман и выскочил из комнаты.

Оба сторожа остались – один держал керосинку, а второй привалился к стенке и задремал.

– Кстати! – сказал Шаляпин. – Что он там рисовал? Где картонка?

Мальчик с керосинкой встрепенулся:

– А, щас! Принесу. У меня она.

Он выскользнул за занавеску, оставив нас почти в темноте – маленькое оконце под потолком и так было закопчено, не пропуская естественный свет, да еще за ним и основательно стемнело.

– Вы думаете то же, что и я? – спросил Шаляпин, указывая на белеющее в темноте горло мальчика с отчетливо видимой ранкой.

– Да… Ему удалили голосовые связки.

Мне не было видно лица Шаляпина, но я просто почувствовал, как его передернуло. И как он рукой схватился за свое горло, представив себе…

– Ужас, – выдохнул Шаляпин.

– Да уж, – согласился я.

– Украли голос!

Я коротко изложил ему историю возникновения этой хитровской былички, но певец возразил мне, снова указав на мальчика: