Это изображение элегантного парижского кафе показывает еще одно преимущество уличного освещения: мужчины и женщины из разных социальных слоев проводят вечер в общественном месте

Французские ученые продолжали трудиться над улучшением этой городской службы, считавшейся гордостью и славой «века изобретений». В 1703 году Французская королевская академия наук выдала одному из своих членов, ученому по фамилии Фавр, патент на самый амбициозный из всех когда-либо задуманных проект городского освещения. Он предполагал возведение «на самом высоком месте» Парижа башни, на вершине которой должны были располагаться четыре огромных источника света – параболоидальные емкости, снабженные резервуарами для масла и трубами для отвода дыма. Фавр заявлял, что этой гигантской башни света (задуманной за два века до того, как Гюстав Эйфель построил свой шедевр) будет достаточно, чтобы «освещать целый город в течение всей ночи».

По мере того как воплощался в жизнь «великий план» Людовика XIV и город расширялся, система освещения расширялась вместе с ним. К 1702 году на улицах Парижа насчитывалось 5470 фонарей; к 1729-му их число возросло до 5772, а к 1740-му-до 6408. Когда в начале XVIII века наконец завершилось строительство бульвара на Правом берегу, там тоже появились фонари. Бульвар, место, где, по выражению Бальзака, Париж «больше всего являлся собой», был ярко освещен до четырех-пяти утра. Рассказывая об идеальной поездке в Париж, Луи Лиже советовал своим читателям отправиться туда вечером и слиться с «удивительной толпой людей всех возрастов и званий, которые собираются там, чтобы прогуляться и потанцевать».

За три десятилетия уличное освещение успело стать такой же неотъемлемой частью Парижа, его характерной чертой, как и бульвар. Оно обеспечивало безопасность, улучшало качество жизни и как ничто другое олицетворяло статус Парижа как самой современной из европейских столиц. Это было наглядное доказательство того факта, что за время правления Людовика XIV Париж превратился в город, известный не отдельными памятниками, но своим внешним обликом вообще. Кроме того, это был серьезный шаг к воплощению мечты Людовика XIV о «месте, посвященном удовольствиям», городе, где можно наслаждаться вкусной едой в публичных заведениях в любое время суток и даже «прогуливаться и танцевать» в общественном месте до четырех часов утра.

В 1703 году некий изобретатель запатентовал свою идею гигантского уличного фонаря, который должен был быть построен на самом высоком месте Парижа и «освещать целый город в течение всей ночи»

Новые технологии всегда являлись тем самым мотором, что двигал город вперед, заставляя его меняться и развиваться. Они всегда оставляли свой след на городском ландшафте – достаточно вспомнить хотя бы железнодорожные вокзалы XIX века. И они же, по мнению многих, часто предвещали социальные беспорядки или даже служили им причиной. Неудивительно, что новый Париж стал благоприятной средой для важных социальных изменений.

С течением времени сформировались три штампа, вызывающие в воображении образ нового города удовольствий: Париж – самая стильная столица Европы, где люди одеваются лучше всех на континенте; Париж – город, где роскошь и богатство выставляются напоказ, где правят деньги выскочек; и, наконец, Париж – самый романтический город на свете, в котором живут самые красивые женщины в мире, парижанки. За всеми тремя стояли реальные люди и события, но, как это часто бывает с привлекающими внимание феноменами, их значение было преувеличено. В результате они стали настоящими городскими легендами, которые прочно вплелись в шлейф мистического притяжения Парижа. Эти символы больше чем что бы то ни было показывают связь между построением собственно города из камня и известкового раствора и созданием легендарного образа, который как бы живет в умах людей сам по себе. Сказки о новом мире моды, денег и романтики в то же самое время рассказывали и другую историю – о роли, которую сыграли эти факторы в изменении французского общества.

С появлением новых широких улиц и новых городских служб стало гораздо проще передвигаться по городу в любое время суток. Благодаря этой усиленной миграции то самое социальное смешение, которое впервые наблюдалось на мосту Пон-Нёф, вышло на новый уровень. К концу XVII века современники описывали Париж теми же словами, что позднее говорились о Нью-Йорке времен Позолоченного века или Вене периода Fin-de-Si`ecle [3] ; его называли городом, где никогда не знаешь, кто есть кто, и невозможно определить происхождение человека.

Этой социальной неразберихе немало способствовала французская индустрия роскоши – образование, способное успешно развиваться только в городе, где продавцы и покупатели могли свободно и в полной безопасности перемещаться туда, куда им нужно. Париж сделал моду современной, а современная мода, в свою очередь, послужила одним из факторов, преобразивших Париж.

[4]

В коллективном сознании Париж, собственно, и есть мода, и эта идея вовсе не является новой.

В 1777 году один из авторов, писавший о современных манерах, заметил, что «сегодня жителям Европы трудно себе представить, как выглядели их предки в 1600 году». Между 1600 и 1750 годами, объясняет он, они «изменились». В то время как в 1600 году «европейцы ничего не знали о стиле», к концу XVII века все они начали одеваться по моде – то есть как французы. «Французская модная промышленность работает день и ночь», чтобы создавать все новые и новые модные образы, рассуждает автор, в результате чего Франции удалось «сделать французской всю Европу»; и этому процессу способствовали многие факторы.