До глубокой старости артист был в форме и регулярно давал концерты и ездил с бригадами на «чес». Жить-то надо было на что-то.

Каждый вечер мы выбирали так называемую Матильду – главу стола, который и руководил действом. Здесь же среди нас, мы об этом догадывались, пьянствовали и гэбэшники, они были приставлены к Козину пожизненно. А первый арест, как я слышал, был провокацией ГБ – бериевцы подсунули ему мальчонку, с которым певца и застукали.

Насчет деликатной темы могу сказать: вроде бы все считали, что он «голубой». С лицами мужского пола он общался, на мой взгляд, чаще и охотнее. Был с ними ласков, говорлив. Меня звал Игорчиком.

Вадим Козин со своим любимым котом Бульдозером. Магадан, март 1982 г.

А вот что мне рассказала известная артистка эстрады Клара Новикова, которая тоже гостила у певца:

– Я была у Козина незадолго до его смерти. Приехав на гастроли в Магадан, сама напросилась в дом к главной достопримечательности Колымского края. Певец был уже в преклонном возрасте и мало кого принимал. Помню небольшую квартирку, которая была, собственно, музеем Козина, а он – его живым экспонатом. На стене висели портреты, фотографии хозяина, а также любимых им кошек. Повсюду были любопытные безделушки. У стены стоял большой рояль, подаренный ему Иосифом Кобзоном.

Не знаю, каким он был раньше, но предо мной предстал довольно капризный обиженный старик. Первое, о чем спросил он меня прямо с порога, принесла ли я чего-нибудь выпить. Я сказала, что шампанское. «Фу, гадость, я пью только водку». Меня предупредили, чтобы я никоим образом не пила у него из так называемой адмиральской бутылки, если он будет потчевать. Я видела эту огромную зеленую тару, в которую он якобы после гостей сливал все ликероводочные остатки из стаканов. Образовавшейся гремучей смесью Козин угощал следующих визитеров.

Обут он был в валенки, на плечах – когда-то модный малиновый пиджак, в который почему-то было воткнуто множество булавок. «К Клавдии Новиковой имеешь отношение?» – спросил он довольно грубо. Я говорю: «Нет». – «А жаль, звезда своего времени, опереточная певица». По его просьбе я исполнила монолог. Когда я попросила в ответ что-нибудь спеть, долго капризничал, отнекивался. «Не буду, не буду, я сказал, не буду», – гримасничал, топал ногами, ругался. Потом все-таки спел. О своей жизни он так ничего и не рассказал…

Поведал мне сокровенное о Козине и фоторепортер Борис Заянчковский. Оказавшись в Магадане, он много снимал его.

– Козин не сразу разрешил фотографировать его. Ссылался на плохое настроение, на недомогание. А снимки ему были очень нужны: десятки, сотни поклонников не только в СССР, но и в разных странах, узнав, что он жив, просили его фотоизображение. И мы подружились. Человеком он и вправду был сложным. Мне казалось, что он и пострадал из-за своего характера… Но приезжавшие из Москвы артисты сначала шли не в филармонию, а к Козину. Надо сказать, что не все безбоязненно навещали любопытную, но опальную персону. Мне кажется, что приехавшая однажды в Магадан Людмила Гурченко, которую я сам пригласил от имени Вадима Алексеевича навестить его, деликатно, но твердо отказалась.

На окраине великой державы закончил жизнь Вадим Козин, кумир миллионов, «опущенный» властью старик. Нередко нашими судьбами вершат палачи, но искусство, слово, музыка – сильнее. Потому что тираны умирают (говорят, что следователь, пристрастно допрашивавший на Лубянке тщедушного интеллигента, страшно пил и, в конце концов, сошел с ума), а талант вечен. Вот и Вадим Козин остался в народной памяти трагическим тенором русской эстрады жестокого XX века. И если хотите, голубой легендой.

2004

Из множества встреч с русскими людьми в разных странах одна мне особенно дорога. Именно эта встреча расширила мое понимание трагедии и величия русского человека, оказавшегося за пределами родины после революции.

А случилось так, что на приеме у советского посла Дубинина в Вашингтоне (было это в самую первую мою поездку в США в январе 1988 года) ко мне подошел энергичный молодой человек и представился: Михаил Хлебников, потомок декабриста Ивана Пущина. Познакомились, разговорились, сблизились. Михаил пригласил меня в Нью-Йорк в гости, к его деду Ростиславу Аркадьевичу Небольсину, женатому на правнучке Ивана Пущина.

Я не замедлил воспользоваться приглашением и познакомился с двумя братьями Михаила – Петром, журналистом, сотрудником газеты «Нью-Йорк сити трибюн», и Павлом, тоже журналистом, пишущим на экономические темы.

Представили мне и сестру трех парней-красавцев, Анну. Колоритной и яркой личностью оказался их дядя, Аркадий Ростиславович, культуролог, знаток русского искусства. Я вспомнил, что именно о нем мне не раз рассказывал в Москве Илья Глазунов. Уже в следующую поездку в США несколько дней я провел на даче этой семьи в местечке Саутхемптон под Нью-Йорком. (Именно там я брал интервью у знаменитого американского писателя Курта Воннегута, именно там присутствовал на дне рождения у сына белого генерала Врангеля, у которого, надо заметить, безуспешно пытался взять интервью. Я оказался первым советским человеком, с которым он вообще согласился разговаривать, потому что не верил ни Горбачеву, ни перестройке.)