— Он записан у нас под фамилией Безе, господин капитан. А мы между собой звали его лейтенантом Везе.

— Вы принесли труп сюда?

— Что вы, господин капитан! Такая жара! Зарыли там! Он уже спекся, наверное. Я могу идти?

— Идите, капрал!

Поздней осенью 1966 года я путешествовал по Болгарии. В Союзе болгарских писателей мне дали «Волгу». Шофер, веселый красавец Гоша, говорил по-русски. Для начала я поехал в Родопы — в рудный край.

Поездка оказалась неудачной, потому что в Смоляне — мы приехали туда под вечер — нас застал сильный дождь. Утром он превратился в ливень, в бурю.

Порывистый ветер подхватывал ливневые жгуты и дробил их. По тротуару и мостовой, клокоча и пенясь, бежали желтые реки. И вдруг ударил гром, и в небе сверкнула длинная, классическая по зигзагу молния. Родопский ноябрь!

От гостиницы, где я ночевал, до кафе, в котором рассчитывал позавтракать, было всего два квартала, но, пока я добежал туда, я успел основательно промокнуть.

Только я расправился с простоквашей, как в кафе вошел Гоша. Он был в плаще с капюшоном, с него лило, как с утопленника, только что выбравшегося со дна омута на берег.

— Я ездил заправляться, — доложил Гоша. — Придется возвращаться в Софию, до рудников не добраться, видите сами, что делается. Говорят, реки сильно вздулись, как бы не снесло мосты. Надо спешить, а то еще застрянешь здесь!

Застревать в Смоляне не входило в мои планы, и я принял Гошин совет.

Мы выехали из Смоляна на горную автомагистраль и здесь увидели, что буря наделала много бед. С вершин на шоссе низвергались потоки воды, валились обломки скал, за одним из поворотов мы чуть не наскочили на перевернутый пустой пикап. С пьяным бешенством, почти касаясь взмыленным хребтом настила мостов, мчалась, гремя камнями, одичавшая река.

Впереди, в небе, однако, обозначалась светлая полоска, и чем дальше мы отъезжали от Смоляна, приближаясь к перевалу, тем шире она становилась. Дождь перестал.

За перевалом нас встретил другой мир — зеленый, теплый, сияющий. Асфальт шоссе был сух. Солнце безмятежно улыбалось в синей высоте.

— Тут недалеко, чуть в стороне от магистрали, есть монастырь, — сказал Гоша, сбавляя скорость, — не такой, правда, знаменитый, как Рильский, но все-таки… Можем заехать посмотреть.

Я согласился, и через полчаса мы въехали на чистую, мощенную крупным булыжником площадку и остановились перед белыми воротами монастырского двора.

Я вылез из машины. Было совсем тепло. Порхали бабочки-капустницы — как в мае. Трехногий монастырский пес-инвалид, приветствуя гостя, помахал хвостом, негромко гавкнул и поскакал на трех лапах куда-то по своим надобностям.

У ворот стоял пожилой болгарин в овчинной жилетке, в широких штанах, заправленных в белые, домашней вязки шерстяные носки.

Гоша обратился к нему, что-то спросил по-болгарски, он ответил. Гоша обернулся ко мне:

— Он говорит, что вам надо найти архимандрита Димитрия, который вам все покажет. Отец Димитрий — русский, он из этих… из ваших белых, из армии генерала Врангеля, которая одно время стояла у нас, в Болгарии, — это было давно, меня тогда еще на свете не было. Он вас проводит, а я пока посплю в машине.

Вместе с пожилым болгарином я прошел через ворога вовнутрь квадратного монастырского двора. Справа возвышалась небольшая церковь старинной архитектуры, с высокой узкой башней колокольни.

Я стоял, любуясь ее дивными пропорциями, как вдруг мой спутник тронул меня за рукав. Я оглянулся и увидел, что на дворе появился высокий монах в черной рясе, в черном клобуке, из-под которого выбивались легкие летучие седины. Еще я успел отметить мысленно для себя, что щеки монаха покрывает нежный фарфоровый румянец.

— Он! — шепнул мне болгарин.

Отец Димитрий приблизился ко мне.

— Здравствуйте, отец Димитрий! — сказал я.

Он вежливо наклонил свой клобук.

— Я хочу осмотреть монастырь. Не могли бы вы посодействовать в этом?

Светская полуулыбка тронула свежие губы монаха.

— Всегда рад помочь соотечественнику, тем более что это моя обязанность. С кем имею честь?

Я назвал себя.

Отец Димитрий сказал, что мы можем начать осмотр монастыря сейчас же, и предложил для начала полюбоваться росписью церковных стен работы славного мастера Захария Зографа.

Недавно, видимо, реставрированные фрески были прелестны по рисунку, еще примитивному, но поражавшему жизненной точностью деталей, и по трогательному простодушию своих поучений. В телеге, запряженной круторогими палевыми волами, едет больной грешник. Он больше верил в колдунов и знахарей, чем в силу божьего промысла, и за это душа его следует теперь в ад. Телегу сопровождают лохматый деревенский песик и несколько резвых бесов — довольно симпатичных созданий, помесь козла с собакой, с хвостами, закрученными кверху, как усы у франтов девятнадцатого века. Бесы держат в лапах вилы, похожие на большие вилки, их продувные морды выражают радость одержанной победы.