Дик ей ответил, когда они были вместе, что Джудит угрожала самоубийством с помощью «ампул морфина», которые в госпитале доступны. Он не решился объяснить жене насчет Галлиполи – что это может значить, но от Гертруды у него таких тайн не было. Дик верил, что она останется спокойной и неунывающей. А теперь – несомненно, к собственному ужасу – прочел, что она подумывает о том же выходе. В апреле 1915 года она писала:

«Я совершенно спокойна насчет огня и шрапнели, под которые ты идешь. Что уведет тебя, уведет и меня тебя искать. Если только есть там, за краем, поиски и находки, я тебя найду. Если там ничто, как подсказывает мне здравый смысл, – ну, значит, там ничто… жизнь от этого отшатывается, но я не боюсь. Жизнь закончится, как же сможет гореть огонь? Но я смела – и ты это знаешь, – насколько вообще может быть смел человек.

Дик, пиши мне. Что я услышу?.. Я надеюсь, я верю, ты обо мне подумаешь: дашь мне возможность стоять прямо и говорить, что я никогда не ходила кривыми путями. А потом они простят меня и тебя – все, чье прощение для нас будет важно…. Но это ты должен был так сказать, должен говорить это прямо сейчас, ты, а не я. И я этого никогда не повторю».

Бедный Даути-Уайли, застрявший между обезумевшей женой и готовой идти за ним на тот свет возлюбленной! Из Галлиполи он отвечал Гертруде так:

«Милая, не делай того, о чем говорила: мне страшно даже думать об этом. Вот почему я рассказал тебе о жене: насколько ты выше этого – не делай ничего столь недостойного такой свободной и храброй души. Человек должен пройти свой путь до конца. Когда я просился на этот корабль, моя радость была наполовину придушена тем, что ты сказала, – я даже не могу повторить и говорить об этом… Не делай этого. Время ничего не значит, мы снова соединимся, но ускорять его бег недостойно никого из нас».

И снова Дик напоминает Гертруде о ее прежнем убеждении, что смерть завершает все: «Что до того, что говорила ты о каком-то будущем в далеких краях, – это мечты, женщина моей мечты. Мы должны идти своим путем, а такое небесное безумие – для богов и поэтов, а не для нас, разве что в прекрасных снах». В его письмах появилась некоторая отстраненность. В конце концов, время предложить себя для Гертруды миновало. Дик отлично знал, что предстоящая битва – практически самоубийство, и у него было о чем подумать.

В архивах Имперского музея войны хранится последнее письмо Дика Даути-Уайли. Написанное не жене и не возлюбленной, оно дает ключ к разгадке нерешительности в его отношениях с Гертрудой. Оно написано матери Джудит, миссис Х. Х. Коу – «Жан» – в Лландисале, Уэльс. Датировано письмо 20 апреля 1915 года, за шесть дней до гибели Дика в Галлиполи, и отправлено из штаб-квартиры Средиземноморского экспедиционного корпуса. Письмо осторожное и сдержанное. В нем Дик выражает заботу о своей жене и тревогу о состоянии ее ума.

«Дорогая моя Жан!

Лайли [Джудит] запрещает мне вам писать… я хотел сказать, в каком состоянии она была, когда я видел ее во Франции, в мой приезд и в мой отъезд. Она вся жила в своей работе и, я думаю, занималась ею слишком много, как всегда была склонна, но, в общем, чувствовала себя хорошо. Это славная работа и очень хорошо сделанная, среди многих трудностей всевозможного рода. Сестринский состав ее мне понравился, и я о нем высокого мнения, как и о двух ее английских врачах. Французский доктор мне понравился меньше, но он переменился.

Теперь я вас прошу кое-что для меня сделать. Я завтра уплываю на одной крайне опасной штуке – а именно, развалине корабля, название которого вы увидите в газетах. Если дело обернется плохо, Лайли будет невыносимо одиноко и безнадежно после долгих часов работы, что плачевно сказывается на состоянии духа и жизнеспособности человека. Она поговаривает о передозировке морфия и прочем в таком роде. Я думаю, что на самом деле Лайли слишком храбра и сильна разумом для таких вещей, но все же мне неспокойно. Если вы услышите, что я убит, тут же поезжайте во Францию с Х. Х. и разыщите ее. Сразу дайте ей телеграмму, что едете, и попросите послать Фрэнка Уайли с машиной встретить вас в Булони. Не теряйте времени, поезжайте к ней. Не забирайте ее с работы, потому что для нее лучше всего работать, но постарайтесь быть рядом и присматривать за ней. Скажите Лайли истинную правду: что ее работа без нее идти не будет. Я ей про развалину корабля не сообщил – не хочу, чтобы она знала раньше, чем это случится.

Это всего лишь предосторожность. С ней рядом близкая подруга, сестра Изобель Стенхаус, и мисс Сэндфорд – сестра моего помощника в Абиссинии, очень хорошая девушка, и Лайли сейчас в таком месте, которое ей лучше всего подходит, и я просто излишне за нее переживаю.

Это весьма интересное шоу с любой точки зрения – но как ни оценивай, довольно рискованное. Успех может быть ослепительный, но в любом случае идея очень смелая.

Надеюсь, вы с Х. Х. оба в добром здравии. В Англии я был, как вы, наверное, знаете, меньше трех дней и ни с кем не имел времени повидаться – или хотя бы привести себя в норму, что мне было необходимо.

Так что не стоит слишком переживать из-за этого дела – все это обыденность, насколько я понимаю, а ее госпиталь – самое подходящее для Лайли место на случай, если что-нибудь случится.

Целую вас обоих,

любящий вас Дик».

Конечно, он говорил неправду, когда писал теще, что не мог ни с кем в Лондоне увидеться. Еще важнее, что письмо это проливает новый свет на Дика и его отношения к двум женщинам его жизни. Оно наводит на мысль, что его письма, которые так трудно было понять Гертруде, которые, казалось, с одной стороны декларируют любовь, а с другой – желание избежать любых обязательств, несколько отравлены нестабильностью состояния его жены и его о ней заботой. Наверное, Дик знал, что Джудит не сможет без него справиться. Когда она не уходила с головой в трудоемкую работу в госпитале, то пребывала в полном душевном беспорядке. Поскольку он не решился сказать жене о «развалине корабля», то вполне правдоподобно, что Джудит действительно угрожала самоубийством, если он бросит ее ради Гертруды. В любом случае Дик понимал, что если его убьют, у нее, вероятно, будет срыв.